Дома была его жена, Зоя Григорьевна. Она накрыла стол к нашему приходу, и мы сели втроём, чтобы поговорить, послушать стихи минского поэта и вспомнить нашу с ним жизнь в Автодоровском переулке.

— А помнишь? — спрашивал я и наливал ему коньяк.

— А помнишь? — спрашивал он и наливал мне водку.

— Конечно, помню! — отвечал каждый из нас и рассказывал что-нибудь такое, чего, кроме нас с ним, не мог рассказать никто. И сначала рассказы наши были весёлыми и смешными, а после трёх или четырёх рюмок вспомнили Г алю Цветкову — десятилетнюю девочку, что жила рядом с нами. В школу она ходила по железной дороге и однажды, в свой день рождения, попала под поезд и лишилась обеих ног. Сначала из школы, где мы учились, к ней на дом приходили учителя. Потом папа возил её в коляске в школу. А зимой — на саночках.

— Жива ли она? — спросил я.

— Да, окончила университет, стала журналисткой и служит в газете «Вечерний Минск». Пишет о театрах, о людях искусства, о балете.

— Слава богу, — выдохнул я. — Давай — за неё!..

После разговоров-воспоминаний мне захотелось одному прогуляться по Минску. Я миновал станцию метро и пошёл от площади Якуба Коласа к площади Победы. Сразу после войны недалеко отсюда, на Комаровке жили мои двоюродные братья — Серёжа, Петя и Толик Сабило. В детстве я часто бывал у них. Носились по окрестностям, забегали на Золотую Г орку, где стоял сожжённый в войну, полуразрушенный костёл Пресвятой Троицы или святого Роха. Вспомнил его, зашёл сейчас дворами и остановился, поражённый красотой и ухоженностью этого места. Костёл возвышался во всём своём великолепии. И тут же в голову ударила горячая волна возмущения — во дворике на широко расставленных ногах стоит маленький сутулый брюнет с курчавой бородкой и держит на поводке овчарку, которая оправляется у входа в костёл.

— Не стыдно? — не выдержал я.

— Что не стыдно?

— Гадить в таком месте?

— А пошёл ты! Завтра валю из этой дыры. И тебе советую.

Овчарка сделала своё дело и принялась рьяно грести землю задними лапами.

— Тебя за это Бог накажет.

— Ещё слово, и я натравлю на тебя пса!

Я могу этого ублюдка уложить одним ударом, несмотря на его собаку. Но я нетрезв, и всё, что случится потом, будет ему на пользу. Сжал зубы и кулаки и пошёл. Кипела душа, хотелось вернуться, но преодолел себя — нельзя!

22 июля. Разговаривал с мамой. Она печалится о прошлом, о том, что утрачивает интерес к жизни. Ведь уже никого не осталось из её ровесников, и ей самой пора собираться в дорогу. И так загостилась.

Я что-то говорил о её сестре — моей тётке Наде, которая на четыре года старше мамы, но она по-прежнему живёт и не думает об уходе.

— Ай, сынок, я знаю, какая у неё жизнь. Мучится, бедная, всё ей болит, ходить не может, почти не встаёт. Мы с нею живём лишнее, и обе горюем. Есть же таблетки от такой жизни, где бы их достать?

Я постарался поменять тему нашего разговора, спросил, что она может сказать о моём отце, Иване Яковлевиче. Одним словом, каким он был?

— Добрым был, — сказала она. — Его главная черта — был добрым. Хотя выпивал, конечно, но никогда не напивался, как некоторые. Не позволял водке владеть им. — Помолчала. И вдруг: — Спасибо, сынок, что ты к нам приезжаешь. Я иначе жить начинаю, когда ты у нас. А когда умру, тебе уже в Минск не приехать.

Вот слова, до которых не додумается никто, кроме матери. В каком бы состоянии она ни находилась, она смотрит за черту, отделяющую жизнь от смерти. И тревожится за своё дитя.

— Во-первых, не думай о смерти, — сказал я. — А главное, не зови её, она сама знает, когда и к кому ей надо. Во-вторых, у меня в Минске полно родственников, среди которых две родные сестры. Уже не говоря о друзьях.

— Ну, хорошо, сынок, раз ты так понимаешь. И мне теперь спокойнее будет. Береги свою семью. Мне кажется, люди сейчас перестали придавать значение семье и заботиться о близких.

23 июля. Поехал на метро в новую, только что открывшуюся Национальную библиотеку Беларуси. Колоссальное здание необычной формы — «ромбокубоэк- таэдр» — искрящейся глыбой возвышается над зелёным простором. У входа в библиотеку, широко распахнув руки, меня встречает бронзовый Франциск Лукич Скорина (скарына, скарынка — по-белорусски горбушка) в академической мантии и со Священным Писанием в левой руке. Вхожу, вижу экскурсионную группу и сразу примыкаю к ней. Знакомлюсь с внутренними помещениями — просторными залами для работы, электронной системой подачи книг прямо на столы, коридорами, на стенах которых красуются художественные произведения белорусских мастеров искусств.

В лифте поднялись на смотровую площадку выше 23-го этажа — солнечно, жарко. Отсюда открывается живописный вид на ещё незавершённый парк вокруг здания библиотеки. Я воочию не видел семи знаменитых чудес света, но убеждён в том, что здание Национальной библиотеки — одно из них. В особенности, учитывая его полезность.

Переговариваясь с экскурсоводом и задавая ей вопросы, я, вероятно, вызвал в ней ко мне интерес.

— Кто вы? — спросила она.

Я назвал себя.

— Мне знакомо ваше имя, — сказала она. — Не так давно в журнале «Нёман» я прочитала вашу «Товарную станцию». И фотографию вашу припомнила. Стали разговаривать. Она попеняла мне, что я сразу не назвал себя, — можно было провести экскурсию только для меня.

Я пообещал приехать завтра и привезти в дар библиотеке свои книги.

24 июля. Утром, едва проснувшись, разговаривал с мамой. Она вся в работе — штопает мою футболку (вчера, снимая с неё «кусачую» фирменную бирку, я ножницами разрезал материал). И не штопка у неё получается, а настоящая вышивка.

Я поблагодарил её, похвалил работу. Мама сказала, что теперь ей сложно что- либо делать — подводит зрение.

— Ещё недавно книги читала, а теперь не могу. Кружится голова, глаза устают. И памяти нет. Ты, случайно, не знаешь, как развивать память?