— Несомненно! У них большая литература. В особенности, если взять почвенническую и военную тематику. Но не только. Известно ли вам имя Владимира Короткевича? Как художника слова многие считают его более состоятельным, чем Василь Быков. Его «Христос приземлился в Гродно», «Колосья под серпом твоим», «Дикая охота короля Стаха» — белорусская классика. А ещё у них Михась Лыньков, Алесь Адамович, Иван Шамякин, Иван Мележ, Иван Чигринов, Янка Мавр — вот как густо идут Иваны! — и многие другие. Белорусский роман и белорусская поэзия в двадцатом веке — значительное явление в литературе.

— Как вы думаете, если их 25-томную часть будет составлять Союз писателей Беларуси, включат они туда Василя Быкова?

— Обязательно.

— А Светлану Алексиевич?

— Не знаю. Это им решать. Наше дело — наши 25 томов, и нам негоже настаивать на включении в их часть каких-то авторов. Но будем советоваться, это не исключено.

— Хорошо. Вы уже думали, кого мы привлечём к работе для помощи вам?

— Вероятно, следует создать двууровневый редсовет: верхний — 5–7 известных писателей, руководителей творческих Союзов — Михалков, Ганичев, Распутин, Скатов, Кузнецов. И нижний, того же количества или даже меньше — те, кто будут непосредственно заниматься подбором писательских имён и произведений, которые мы включим в наши 25 томов.

— По-моему, приемлемо, — согласился Кузнецов.

— Знаете ли вы Блудилина-Аверьяна? — спросил я.

— Да, и очень хорошо. И жену его Наташу, критика и литературоведа, доктора филологических наук.

— Именно их я имею в виду. Но давайте сначала получим письмо. Кроме того, необходимо встретиться с нашими белорусскими коллегами, чтобы обсудить тип издания, оформление, обложку. Думаю, объём каждого тома не должен превышать 30 листов. Но и не меньше. Будут ли они одинаковы в чисто оформительском смысле — пусть решают издатели. Хорошо бы сделать достойный тираж. Но это уже будет зависеть от Союзных средств.

— Здесь неплохо бы подумать над выпуском части особого, подарочного тиража — для Президентов и Министров культуры.

— Мечтать не вредно, — откликнулся я на шутку, понимая, что это уже из ряда фантазий.

Вечер. Переделкино. В Старом корпусе, где я поселился в 25-м номере на втором этаже, как всегда, чистота и порядок. Писателей мало. Зато людей «не писательского вида» — хоть отбавляй. В основном, кавказцев. Все крайне упитанные, с острыми, оценивающими взглядами, как перед выходом на ринг, с нескрываемой готовностью к конфликту.

Несмотря на массу публикаций в СМИ о растаскивании предприимчивыми людьми писательского имущества, несмотря на арбитражные суды и пересуды, писательская собственность, нажитая писателями за счёт их взносов в Литфонд и перечисления части их гонораров, сокращается, как шагреневая кожа. Вот и в пристройке к Старому корпусу, в которой на первом этаже — столовая, а на втором — конференц-зал и библиотека, уже раскинул свои владения ресторан с милым названием «Дети солнца». А биллиард, где мы с Колей Коняевым резались по вечерам, теперь писателям предоставляется только за деньги. Раньше он стоял в отдельном помещении, на втором этаже, а ныне перемещён вниз, к входу в столовую, и застелен белым покрывалом, как покойник.

Не знаю, узаконено ли в нашей стране право тех, кто уже что-то ухватил и присвоил, не возвращать ухваченное хозяину, но, исходя из принимаемых арбитражными судами решений, оно существует де факто.

Надломлена становая ось России — русский дух. Бросаются в глаза унизительная бедность большинства и процветание тех, кто не имеет к богатству никакого отношения, кто не создавал его, а лишь присвоил. Социальная рознь налицо, а говорить об этом нельзя, законы не позволяют.

Ужинал двумя пирожками и апельсином, что купил на железнодорожной станции в Переделкине. Привёз ноутбук — вид на письменном столе солидный, а пользуюсь этим чудом техники всего лишь как пишущей машинкой. И нет желания учиться. Правда, когда-то в Петербурге, заплатив немалую сумму, я посещал компьютерные курсы. Ходил долго, больше месяца, и на каждом занятии наш наставник требовал, чтобы мы записывали в тетради сведения о каких-то килобайтах, килобитах, мегабайтах, мегабитах и прочую дребедень. И никакой практики. Когда же, чуть ли не в последний день курсов, он сел за компьютер и решил провести с нами практические занятия, выяснилось, что он не умеет на нём работать. Многие из его учеников, и я в том числе, рассердились и ушли. А через несколько дней он позвонил мне и сказал, что я могу приехать за удостоверением, которое подтверждает, что я окончил компьютерные курсы.

— Но я же ничему не научился!

— Это ваша проблема. При желании, курс обучения, на общих основаниях, можем повторить.

Кажется, большего цинизма я не встречал. Хотел сказать ему пару слов, но решил не засорять провода.

Так что, скорее всего, именно он отбил желание учиться. Никогда не думал, что меня, написавшего немало книг, будут называть безграмотным — в компьютерном смысле. Придётся подождать, когда наша Мария, которой сейчас чуть больше полутора лет, вырастет, освоит эту премудрость и научит меня.

14 октября. Эти записи делаю утром. В Питере меня спрашивали: чем отличается Москва от Петербурга?

— В Москве люди быстро ходят.

— Чем ещё?

— Не знаю.

Теперь могу добавить. В одном из своих сочинений Юрий Тынянов писал об отличительных чертах застройки двух столиц: «В Москве, куда ни посмотришь, взгляд упрётся в дом, а в Ленинграде он тебя обязательно выведет на площадь».

Его удивительно точное наблюдение я бы дополнил ещё одним: в Москве всегда есть небо, а в Питере часто его нет. В Москве, каким бы дождливым, облачным ни был день, всё равно есть ощущение высоты: где-то в разрывах туч и облаков угадывается солнечный свет, где-то облака не слишком плотные и потому прозрачные. А в Питере часто мрак наваливается на крыши домов, тяжкий, непроницаемый, без намёка на то, что где-то светит солнце и голубеют небеса.