Сердце вдруг екнуло у Игната Севастьяновича в груди. Он тут о братьях Орловых подумал, а ведь человек, которому суждено было стать отцом будущего императора Павла, под самым носом у Петра Федоровича находится. Барон с ним пару раз во дворце сталкивался. Звали его Сергей Васильевич Салтыков. При дворе служил камергером и до сих пор в сторону Екатерины Алексеевны не смотрел. Человек общительный, к тому же красавец, он вот-вот должен был стать душой «малого двора» и самым близким человеком как великому князю, так и великой княгине. Если раньше он опасности как таковой не представлял, все же отношения между ее высочеством Екатериной Алексеевной и им произойдут через восемь-девять лет. Именно тогда Сергей Салтыков будет посредником между великой княгиней и Великим канцлером. Таким же, как теперь был барон. Не станет ли появление Екатерины Алексеевны при дворе катализатором? Или уговорить, промелькнуло в голове у Игната Севастьяновича, отправить девятнадцатилетнего Сергея Васильевича куда-нибудь в Европу? Хотя бы в ту же Францию или Испанию. Братья Орловы и Григорий Потемкин сейчас опасности не представляли. Оба Григория и Алексей еще только пешком под стол ходить научились.

— С поляком как-нибудь разберемся, — проговорил Сухомлинов. — Отвадим его от посещения молодой княгини. Пусть в Польшу убирается, коли против государыни козни начинает творить.

Барон разорвал письмо Бестужева и положил на тарелку. Поднес к нему свечу и поджег. Запылало оно ярким огнем. В комнате сразу запахло горелым. Даже Тихон Акимович заглянул, увидел, что бумага горит, проворчал что-то под нос и тут же захлопнул дверь.

— Когда в Голштинию уезжаешь, барон? — полюбопытствовал князь Сухомлинов.

— Завтра. Шхуна уже в порту стоит под парусами. Меня дожидается, а я вот паспорт тут ждал, — Игнат Севастьянович потряс перед приятелями бумагой.

Утром барон растолкал Глашу. Ночью она вновь пришла к Игнату Севастьяновичу.

— Вставай, — проговорил он, — мне уже нужно уходить.

Девушка соскочила с кровати, быстро оделась и убежала, захлопнув за собой дверь. Игнат Севастьянович тяжело вздохнул. Привык он уже к этой девице. Поднялся с кровати. Провел по лицу рукой и понял, что не мешало бы побриться. Трехдневная щетина уже давала о себе знать. Если в Ораниенбауме Игнат Севастьянович старался бриться каждый день, то тут, в столице, как-то так получилось, что времени на эту процедуру просто и не осталось. Вот только в таком виде идти на корабль он не желал.

Шевалье д'Монтехо он встретил в порту. Тот крутился возле одного из кораблей. Стараясь быть незамеченным, Игнат Севастьянович решил проследить за французом. И как потом понял, правильно сделал. Дипломат явно кого-то ожидал. Нервничал, расхаживал из стороны в сторону, наконец не выдержал, опустился на тюк и начал насвистывать какую-то незнакомую для барона мелодию.

Наконец с корабля по деревянному трапу стала спускаться девушка. Как только шевалье ее увидел, то сразу прекратил насвистывать. Поднялся с тюка и пошел к ней навстречу. Сорвал со своей головы шляпу и как истинный француз сделал реверанс.

— Мне долго пришлось вас ждать, маркиза, — проговорил он, как только ее ножка коснулась земли. Девушка тут же протянула руку в белой перчатке. Шевалье припал на колено и прикоснулся к ней губами.

— Путешествие было невыносимым, — проговорила маркиза. — В море все время штормило.

— Вы привезли?

— Привезла.

— Так дайте мне его, маркиза, — попросил он, протягивая руку.

Девушка запустила пальчик в вырез платья и вытащила оттуда маленькую записку. Протянула ее шевалье. Тот жадно схватил и развернул. Пробежался глазами. Вскричал:

— Каналья!

Скомкал и бросил на землю.

— Это, уважаемая маркиза, я и без записки знал, — проговорил он, — мне, как и графу Ля Дюку, нужны подробные инструкции, а не общие фразы.

— Не сердитесь, шевалье, — молвила она, — это не моя вина. Людовик при мне написал ее и отдал.

— Но разве вы ее не читали, маркиза?

— Нет, шевалье.

— А может, он вам сказал что-нибудь на словах?

— Увы, шевалье.

Было видно, что д'Монтехо гневался. Еще немного, и он бы сорвался, но этого не произошло. Удержался. Посмотрел на маркизу и проговорил:

— Неужели вы не утешите бедного шевалье, маркиза?

Уловив невидимую улыбку, он вдруг попятился к своей карете, что стояла сейчас недалеко. Девушка тут последовала за ним. Игнат Севастьянович плюнул в сердцах. Явно тут попахивало интрижкой. Неудивительно, если послание Людовика это всего лишь повод для встречи двух любовников. А уж не из-за этой ли крали шевалье оказался в России? Между тем д'Монтехо открыл дверцу кареты и помог даме забраться внутрь. Затем залез сам. Кучер, сидевший на облучке, явно из русских, проследил за ними взглядом и, лишь убедившись, что оба внутри, хлестнул плеткой. Лошадь неспешно поехала по мощеной каменной мостовой.

Игнат Севастьянович подобрал бумагу, уроненную французом, и развернул.

— писал Людовик.

Выругался.

Барон медленно спускался по трапу. Неожиданно, когда оставалось сделать всего лишь шаг, чтобы вступить на землю Шлезвиг-Гольштейна, он остановился. Запустил руку в карман кафтана и достал кисет. Вытащил оттуда трубку с заранее набитым табаком и закурил. Затем выпустил колечко дыма в воздух и сделал последний шаг.