То, чем является в возможности каждый человек, и что даже в решающей степени бывает причиной, если меня поражает величие исторических образов, при абсолютизации этого величия может быть утрачено.

Следствием этой абсолютизации бывает, во-первых, абсолютная, а не относительная, оценка достижения как достижения, чем бы оно само ни было. Эта оценка делает, однако, возможным лишь обманчивое самосознание на основе объективных отголосков наших собственных достижений, в то время как экзистенция может остаться в совершенной недостоверности о себе как объективности. Хотя экзистенция приходит к себе в меру возможностей своего историчного положения и своей одаренности лишь через причастность идеям, через избрание конкретных задач, но никогда абсолютно не исчезает в них, даже если в явлении и отождествляет себя с ними, даже рискуя жизнью. Она никогда не обретает себе бытия только через посредство мира и его объективностей, и ее бытие, в свою очередь, не становится объективно зримо ни в каком ориентировании в мире.

Абсолютизация величия имеет второе следствие, а именно она соблазняет думать, что и существенное также можно спланировать и сделать (auch das Wesentliche sei zu planen und zu machen). От него рождается, скажем, взгляд, согласно которому люди-аристократы должны держаться вместе; но в то время как массы эффективно объединяют интересы и цели их существования, и только они, экзистенциальная солидарность бывает лишь изначальной, без всяких намерений и без всяких инстинктивных интересов существования, а потому она возможна лишь в самых малых группах; клики и орды как таковые претят правдивости экзистенции; в этом мнимом укреплении ей пришлось бы погибнуть от организационного укрепления сплоченности группы, вместо того чтобы развернуть свою силу в необходимой слабости своего жизненного положения, - потому что в таком случае она боролась бы, используя средства, представляющиеся само собою разумеющимися только чистому существованию в его слепой жестокости. Она может действовать лишь косвенно в совокупной действительности существования, а не прямо в мнимом сплочении наилучших в этой действительности.
– Существует, далее, такое мнение, что самое главное -личность, и что всюду следует обращать внимание на личность и отдавать ей предпочтение; однако часто говорящие так в то же время делают все для того, чтобы подкопать основы существования (das Dasein abzugraben) всякой действительной личности, предлагая ей условия, которые примет всякий другой, но только не личность. Далее, взгляд, согласно которому дух меняет в истории свое местожительство, от народа к народу, от класса к классу, от института к институту; но кто думает так, чтобы всякий раз направляться туда, где живет дух, тот наверняка его дома не застанет.

Третье следствие абсолютизации - зто неистинное обожествление единичного человека. Игнорируя конечность и мирность (Weltlichkeit) всякого человеческого существования, упраздняют дистанцию к трансценденции как единому потаенному Богу. Абсолютизация бывает возможна также - или прежде всего - при фактической невидимости действительности возведенного в абсолют человека; верующие помогают скрыть эту действительность под покровом мифа. Если абсолютизация не есть основание новой религии,- а в этом случае она непостижима философски как иное, -то мотивы ее весьма разнообразны: она становится средством претенциозного возвышения некоторого человека и его соединенного общностью веры кружка; у властителей она становится средством легитимации существующего; она служит в обиходе для уничтожения тех, кто в сравнении с нею устоять не может. Характерно, что обожествляются или мертвые, которые уже не могут заявить протеста; или, если обожествляют живых, то избирают их как представителей бытия самих избравших, а потому инстинктивно на известных условиях, при невыполнении которых от них отказываются снова; или, что психологически понятные потребности в подчинении требуют повиновения и находят того человека, который принимает их.

– Если абсолютизация образов человеческого величия отменяет экзистенцию, то все же экзистенция не противоположна величию.

Только то, что выступает вовне, становится действительным для других. Экзистенция тем действительнее и светлее в коммуникации, чем яснее говорит она в среде того, что объективно составляет величие человека. Самая решительная экзистенция возможна в великом человеке. Абсолютная душевность (Innerlichkeit), если она не может достичь откровения (Offenbanverden) в коммуникации, существует разве только для своей трансценденции. Она ничего не означает в мире, она даже не существует. Никто не может утверждать ее за собою перед другими или безусловно утверждать ее в других. Но душевная жизнь открывается в объективациях, получающих в человеческом величии несравненную возможность обрести язык, чтобы будить другие экзистенции.

Объективность экзистенциального образа истории как его творческое выражение становится для лишенного экзистенции понимания искушением к рассматривающему наслаждению образом. Так, классификация исторических личностей по сферам духа для постижения их экзистенциальной сущности - неистинна. Что составляет их сущность, - их вера как свобода в осуществлении, их любовь как избрание действительности в ее глубине, их фантазия как присутствие трансценденции, - то, как их подлинное бытие, не может быть постигнуто через логическое подведение под известную сферу духа. Святой, герой, поэт, мудрец как идеальные образы в сферах религии, политики, искусства, философии сразу же становятся тогда к тому же сугубо эстетически понимаемыми человеческими типами. Под этими именами мы уже не улавливаем экзистенции, если выставляем а них на всеобщее восхищение некоторый отдаленный от нас скульптурный образ; возможной коммуникации с ними нам по-прежнему не дано, действительный человек скрыт от нас под маской, которую набросила на него слепая склонность толпы к поклонению. Направления человеческого бытия, представляемые в этих идеалах как достигшие совершенства, так тесно сопряжены между собой, что их разделение закрывает нам доступ к самому корню человеческого бытия. Человек не есть нечто рассеянное, которое нечто «сделало» или нечто «значит» для нескольких сфер духа и которое можно было бы исчерпывающе характеризовать, определив через эти сферы.

Героизация величия, как культ личности, воздвигает между людьми абсолютную дистанцию на основе сущностных различий, вместо того чтобы в различии ранга сохранять мерила ценности и требования, находящие ответ у людей как общности. Если каждый человек есть возможность экзистенции, если поэтому никакое величие как таковое не имеет здесь приоритета (пусть даже это величие как ранг стоит невероятно выше других), то культу личности соответствует все же как экзистенциально истинная сила почтения и любви. Она способна видеть великих людей из самого их корня; она может признавать ранг даже и в настоящем, будучи всегда одновременно верной и подвижной с действительностью фактической жизни. Подлинность почтения - это выражение самобытия. Сила почтения есть истинная скромность того, кто сам представляет собою нечто. Он сохраняет самобытность и свободу внутреннего решения даже по отношению к самому великому; он следует другому, пока может делать это, не ломая своего самобытия; ибо ни перед каким человеком, ни среди мертвых, ни среди живых, он не преклоняется абсолютно.

В то время как величие как таковое может быть видимо для образованного сознания, экзистенциальная основа его объективно сокровенна. Поэтому отличение экзистенции от человеческого величия составляет условие экзистенциальной правдивости, однако становится заблуждающимся мышлением в том типически возможном для всякой философии экзистенции искажении, при котором экзистенцию настраивают против величия, и потому предъявляют к экзистенции ложные претензии.

Между тем экзистенция, напротив, существует в мире без претензии; она не может желать иметь значение как она сама, но в мире может иметь значение лишь своими достижениями. Ее окружает непроницаемый для ориентирования в мире покров, который может рассеяться лишь во всегда единичной коммуникации. Это - мнимое несуществование единичного человека в объективностях мира.

– То, что просветление экзистенции, с другой стороны, не может совершаться через утверждение некоторого объективного образа человека, которого как истинного нужно было бы достигнуть, или указания на применимый критерий для объективного отличения верного пути от ложного,- это обусловлено самим его смыслом. Экзистенция не обретает закругленного завершения в образе ни для других, ни для самой себя; ибо человек в мире должен терпеть крах. Экзистенция, взирая на непостоянство всякого становления форм в мире, уже не стремится более к определенности формы для самой себя во всей той объективности, в которую она вступает.