Во всех случаях замечается одна и та же тенденция татарских минц-мейстеров (начальников монетных дворов. — Примеч. ред.)щеголять замысловатыми, и притом непременно арабскими, словами, употребляя их в качестве добавочных изысканных, высокопарных приложений к имени места чеканки. Вычурность в этом случае иногда заходила так далеко, что эпитет выражался целой фразой: «Бито в городе Крыме, да сохранится он от бедствий» [276] . Что арабские прозвища были своего рода щегольством в Золотоордынском царстве, это явствует из примера хана Тудан-Менгу, который отправлял нарочитое посольство в Египет с просьбой к тамошнему султану о даровании ему какого-нибудь «мусульманского прозвища» [277] . Ничто не мешало распространить это щегольство и на монетные легенды. Изобретать же и сочинять замысловатые эпитеты и выражения для торжественных актов проявления татарско-ханского величия было кому, ибо Ибн-Батута застал уже в Крыме и шейхов, и имамов, и кадиев, и хатыбов [278] — одним словом, всевозможных представителей мусульманско-арабской учености, которые, конечно, не упускали случая блеснуть своей ученостью и знаниями в арабском языке. У историка Эль-Айни рассказывается, что в 1427 году к султану египетскому «прибыло письмо от завладевшего Крымом лица, по имени Даулет-Бирди, состоявшее из прекрасных фраз, которые заключали в себе двустишия, стихотворения и поговорки, переполненные разными риторическими затеями, оборотами и украшениями. Оно было прочтено султану, и слуга нижайший (т.е. автор) присутствовал при этом в собрании. Но ни читавший, ни другой кто не понимали содержавшихся в нем (письме) тонкостей».

Соображая вышеприведенные данные, можно сделать такое заключение, что эпитет города Крыма, арабское прилагательное эль джедид,есть также не более как одна из тонкостей изобретения местной татарско-арабской учености, заодно с прочими вычурными эпитетами, фигурирующими на татарских монетах; видеть же в нем наособицу какое-либо географическое обозначение нет достаточного основания. А потому нет крайности принимать это прилагательное тут, в слишком простом и банальном его значении «новый», когда в словарях ему приписывается также значение «счастливый, благополучный» [280] , как раз подходящее к категории других, равносильных с ним по употреблению. Да и в самом деле: еще для приложения к именам постоянных городов эпитета эль-джедидв значении «новый» могло быть какое-нибудь основание; но что за смысл мог быть в приложении его к улусу или к орде, т.е. к ханской ставке, которая, при кочевом образе жизни прежних татарских ханов, беспрестанно передвигалась с одного места на другое? Что такое словом «новый» обозначалось в применении к подобному подвижному месту чеканки монеты ханской? Наконец в тех случаях, когда прилагательное эль-джедидбыло употребляемо в смысле «новый», как составной элемент целого имени города, например в названии «Шегр эль-Джедид», иначе «Янги-Шегр», рядом с ним ставился уже другой эпитет «богохранимый»: «Чекан богохранимого Янги-Шегра» [281] ; «Чекан богохранимого Шегр-эль-Джедида» [282] . Ни одного случая подобной встречи других арабских эпитетов с эпитетом эль-джедидна монетах татарских пока нам не приходилось наблюдать.

Не говоря уже о «Крыме Новом»,изредка появляющемся единственно на монетных легендах, даже и «Сарая Нового»не знают арабские историки, писавшие о Золотой Орде. Только автор биографии Эльмелик-Эннасыра да Эль-Асади (ум. 1448) мимоходом замечает, что Узбек умер в Новом Сарае [283] ; но случайная заметка первого и единственный пример второго, довольно позднего арабского писателя, в данном случае столь же мало колеблют наше убеждение, как и ратование покойного Ф.К. Бруна за несомненность бытия «Нового Сарая», основанную у него между прочим на отожествлении мнимого туземного названия «Новый Сарай» и русского его прозвища «Большой» или «Великий», или Saray Grando, как оно значится на карте венецианца Фра-Мавро [284] .

Не признавая существования Нового Крыма, мы должны также отказаться от признания исторической необходимости и Старого Крыма, или Эски Крыма. Не оправдываемое старинными документальными памятниками, это собственное географическое имя, без сомнения, получило свое бытие в очень недавнее время и обязано своим возникновением, по всей видимости, творческим свойствам местной народной речи. В числе таких свойств, как известно, весьма важную роль играет случайное созвучие слов, нередко порождающее и новые понятия. Город Крым, бывший Солхат, некогда славился обширностью своего строения и многолюдством населения. Этот выдающийся его признак не только наблюдался заезжими иностранными путешественниками, но не ускользнул и от внимания более близкого к нему татарского люда, который и отметил этот признак особым эпитетом в своих словесных произведениях.

В числе народных преданий о богатырях прежнего времени у ногайских татар немало есть песен, в которых воспеваются какие-то деяния и великие замыслы знаменитого мурзы Мамая, памятного истории своим поражением в Куликовской битве, а также прославляется геройство Адиль-Герая, известного своими романтическими приключениями во время своего пребывания в плену у персов. Иногда подвиги этих обоих героев переносятся народными песнями на почву Крыма. В этих-то самых песнях имя «Крым» неоднократно является с эпитетом яссы— «широкий, пространный»: выражение Яссы Кырым«Широкий Крым» имеет в этих песнях точно такой же смысл, как Яссы Идил«Широкая Волга» [285] . Хотя обычная в народных произведениях неопределенность позволяет под Крымом в этих песнях разуметь и весь полуостров; но ничто не мешает подразумевать и собственно город Крым, ибо в этих песнях беспрестанно упоминаются и другие татарские города и крепости, как Бакчэ-Сарай, Ак-Мечеть, Астрахань, Ор, Кыркор, Азов; да притом собственно Крымский полуостров едва ли мог ногайцам показаться обширным, раздольным после необозримых степей материка, где находились их главные кочевья.

Если наше предположение, что Яссы-Кырым в ногайских песнях означает город Крым, верно, то само собой далее следует, что когда славный город Крым пришел в упадок и запустение, непременно должен был утратить свой смысл и прилагавшийся в нему эпитет яссы= «обширный»: он должен был или совершенно отпасть и исчезнуть из употребления в живой речи местного народонаселения, или уступить свое место другому, который бы более соответствовал действительному состоянию некогда цветущего, а потом совсем развалившегося и заброшенного города. Ничего не могло быть проще и легче, как измениться слову яссыв очень близкое к нему по своему звуковому составу тюркское же слово эски= «старый, древний»: оно как нельзя более подходило к имени города, за которым только и осталось достопамятного, что он стар, древен, давно занимает известную местность; а цветущее великолепие его, многолюдство и разноплеменность жителей, торговая оживленность, сосредоточенность мусульманской учености и религиозного представительства — все это со временем изгладилось из народной памяти и едва ли сколько-нибудь воскрешается в ней присоединением к имени города Крыма эпитета эски =«старый».

Так как главным основанием дли нашего объяснения имени «Эски-Крым» нам служат здесь народные песни, то невольно приходит в голову вопрос о том, мог ли поэтический эпитет яссы= «широкий», который в ногайских песнях прилагается не только к Крыму, а и к Волге, обратиться в ходячий, вульгарный придаток к имени города Крыма, а потом видоизмениться в простой географический термин. Правда, что в настоящий момент не представляется другого подходящего примера, равносильного рассматриваемому нами в тюркской географической номенклатуре, но мы позволим себе обратиться к аналогическим фактам в языке русском, ибо некоторые явления и условия духовной жизни и творчества речи одинаковы у всех народов. Положим, что, например, в русских песнях река Волга обыкновенно называется широкой, матушкой,а между тем ни один из этих эпитетов не сделался с именем реки простым географическим термином. Но то, что не заурядно, не общепринято, еще не совсем непозволительно, не безусловно невозможно. Известно, что к иным местностям в народе живет какое-то особенное чувство, то благоговейное и симпатичное, то враждебное и антипатичное, и оно постоянно проглядывает не только в поэтических его произведениях, а даже и в обыкновенной, житейской речи: русский человек, например, в особенности простолюдин, охотно скажет и запросто, что он едет, положим, в Белокаменную,подразумевая Москву; наша столица у простого народа называется не Петербургом, а Питером, т.е.тем именем, под которым она только и является в народных песнях и поговорках. Мало ли у нас географических названий вроде Чистое Поле, Синее Мореи т.п., которые в сильной степени отзываются поэтическим колоритом. Подобная склонность к поэтической живописности в названиях местностей не чужда также и тюркам, как это показывают многие географические наименования, вроде Кызыл-Эльма= «Красное Яблоко» (Рим), у турок османских, Чатыр-Даг= «Шатер-гора», Аю-Даг= «Медведь-гора», у крымских татар.

И так Солхат, переименованный в Крым и, позднее, в Эски-Крым, был главным центром татарского господства на Таврическом полуострове до утверждения династии Гераев. Такое значение этого города надо понимать однако же не в том смысле, чтобы он был столицей какого-либо отдельного татарского государства, а в том, что в нем сосредоточивалось все то, что служило высшим выражением татарско-мусульманского престижа в стране — религиозные учреждения с соответственным персоналом, т.е. мечети, дервишские текье (монастыри. — Примеч. ред.),медресе, с их муллами, шейхами, кадиями и т.п.; обнесенная каменной оградой и рвом крепость, способная выдерживать сильную осаду; караван-сараи для склада товаров и проживания заезжих торговцев. Первые удовлетворяли высшим духовным потребностям окрестного кочевого народонаселения и поддерживали внутренний гражданский порядок, ведая суд и правду; вторая служила убежищем и оплотом богатого населения и местных правителей на случай вторжения внешнего врага; третьи составляли источник доходов, поступавших в казну владетелей края и их правительственных органов. Несмотря на многие свои преимущества, город Крым однако же не был постоянной резиденцией золотоордынских ханов: они иногда бывали в нем временно, мимоходом, в качестве гостей или беглецов, спасавшихся туда от преследования своих противников. Через город Крым, лежавший па перепутье, они вели свои сношения с знатным в то время египетско-мамлюкским султанатом. Памятником этих сношений было построение великолепной мечети в Крыме на иждивении мамлюкского султана Бейбарса, приславшего и деньги, и своего мастера для производства на этой мечети эпиграфических и других орнаментов [286] . Но особенно благоволил к городу Крыму, по-видимому, Узбек-хан (1313—1342). Арабские историки не нарадуются благочестию Узбека и ревности, с какой он утверждал в своих владениях правоверие, выстроивши себе особую мечеть для аккуратного совершения пятикратной молитвы и преследуя тех своих из подданных, кто неодобрительно относился к его мусульманскому ревнительству [287] . Поэтому покойный Брун не без основания утверждал, что фанатическое убиение князя Михаила Ярославича Тверского Узбеком произошло именно в городе Крыме во время пребывания там последнего [288] . Кроме удобств быстроты сношений с Египтом, которые особенно участились при Узбеке, Крым мог привлекать его и обилием предметов, долженствующих удовлетворять религиозным чувствам истого мусульманского адепта: в Крыму, как мы сказали, были и мечети, и дервишские монастыри, и много духовно-ученой мусульманской братии. Другим археологическим подтверждением пребывания Узбека в эту пору в Крыму служит сохранившийся до нашего времени портал мечети, построение которой относится к тому же времени. Смысл надвходной надписи таков, что, можно думать, это и есть та самая мечеть, которая, по словам арабских историков, была построена самим Узбеком. Эта надпись обыкновенно переводится так: «Да будет благодарение Всевышнему за руководство на путь истинный, и милость Божия на Мухаммеде и его преемниках. Строитель сей мечети, в благополучное владычествование великого хана Мухаммеда (да будет владычество его вечно!) смиренный раб, нуждающейся в милосердии Божием, Абду-ль-Гази-Юсуф, сын Ибрагима Эзбали. 714 гиджры (от P. Xp. 1314)» [289] . Перевод этот, сделанный г. Негри, не совсем полон. В тексте после ханского имени Мухаммед стоит одно слово, которое опять повторено в конце, после имени архитектора. Г. Негри в первом случае совсем пропустил его, а во втором передал его по-русски, согласно с копией арабского текста, словом «Эзбали». Но что же это такое за «Эзбали»? По форме это слово похоже на прилагательное относительное, которое может быть производимо от имени места; следовательно, здесь оно должно означать прозвище архитектора, или его отца, Ибрагима — «Эзбайский» или «Эзбальский». Но никакого более или менее известного географического имени, сколько-нибудь похожего на Эзба,или Эзбали т.п., не существует. При осмотре же подлинной надписи портала, можно заметить, что слово, прочитанное эзбали,— в первом случае следует читать — Узбек,ибо конечная буква сделана длинная и размашистая, что ее нетрудно принять за другую букву. Следовательно, фразу надо перевести так: «во дни царствования великого хана Мухаммеда Узбека». И на монетах хан Узбек обыкновенно носит двойное имя — национальное «Узбек» и мусульманское «Мухаммед», или же одно первое; второе же в одиночку не встречается. Явно, что и здесь Узбек является с двойным именем. Труднее решить, в каком значении то же слово могло быть придано в имени архитектора Абду-ль-Гази-Юсуф-ибн-Ибрагима. Остается прибегнуть к конъектуре. Узбек-хан так был знаменит в свое время, что в честь его некогда названа была обширная площадь в Каире, которая и до сих пор сохраняет название Узбековой [290] . Мусульманские историки, превознося этого хана, самое Золотоордынское царство иногда называют просто «Страной Узбековой» [291] . Нет ничего удивительного, что архитектор, увековечивший в надписи свое имя, тоже счел лестным для себя присовокупить к своему имени и прозвище «Узбекский», или «Узбеков», намекая этим, может быть, на то, что он не был местный, доморощенный мастер, а специально был выписан из Египта благочестивым строителем мечети, ханом Узбеком, подобно тому как прежде него был тоже нарочито прислан оттуда в Крым резчик для изсечения султанских титулов на мечети, построенной султаном Эльмелик-Эннасыром [292] .