Предание о взятии Кыркора сильно напоминает собою библейское сказание о взятии Ерихона евреями и тем обнаруживает смешение правдоподобного с вымыслом. Но любопытно, что первоначальными обитателями Кыркора признается какой-то народ ас,этнографическое определение которого у крымских историков довольно смутное: один называет асов племенем монгольским, другой — татарским. Важно то, что караимы во всяком случае не считаются коренными жителями Кыркора, а водворенными в нем в позднейшее время по воле татар, вследствие чего крепость и получила другое имя — Чуфут-Калэ — «Жидовский город», которое постепенно совсем заменило прежнее его наименование. Объяснение причины выселения татарами караимов из прежнего их места жительства в Бакчэ-Сарайской долине на крутизну Кыркора тоже не кажется невероятным, ибо оно согласуется с образом жизни и нравами татар: степнякам, проводившим полжизни на коне, действительно, ни к чему была не нужна крутая и безводная скала Кыркора; плоская низменность около него, обильная водными ключами, имела для них большую привлекательность, и потому им легко могла придти в голову мысль вытеснить из этой последней проживавшее там чуждое им по племени население и основать свой собственный юрт, положивший основание будущей новой столице ханства — Бакчэ-Сараю. Последний соединял в себе важные достоинства, чтобы служить местом главной ханской стоянки: будучи удобен для жительства низменностью своего местоположения, он находился в то же время возле такой неприступной возвышенности, каков был Кыркор, куда в случае внезапного нападения всегда можно было укрыться, как это и случалось с Менглы-Гераем [341] .

Говоря о водворении караимов в Кыркоре, крымские историки однако же не дают известий о том, что сталось с сидевшими в нем дотоле асами. О поголовном избиении их, или вообще о какой-либо резне, ничего не говорится. Долина и ущелье, занимаемые Бакчэ-Сараем, и теперь кишат людьми разнородных национальностей: там есть и татары, и армяне, и караимы, и греки, и бухарцы, и цыгане, со множеством подразделений последних на какие-то цеховые роды — кэмэнчи, аюджу, гурбэт и т.д. В жалованных грамотах роду беков Яшлауских на доходы с жителей Чуфут-Калэ обыкновенно рядом с караимами упоминаются армяне. Можно думать, что татары, овладев Кыркором, загнали туда всех без различия иноплеменников, которые казались им одинаково враждебными и которые, сидя в Кыркоре, очутились как бы в постоянной осаде без надежды на свободное сообщение с окрестностями, и чрез то были лишены всякой возможности к дальнейшему неповиновению и сопротивлению татарской власти. Но какие установились взаимные отношения между самими разноплеменными обитателями Кыркора, на это ответить пока трудно. Видно только, что караимы возобладали над прочими народностями, судя по позднейшему переименованию прежнего Кыркора в Чуфут-Калэ. Но и они загадочное племя: по типу лица и по религии они сродни евреям; наречие же, которым говорят, принадлежит к тюркским и содержит в себе архаизмы, показывающее близость его к одному из старейших тюркских наречий — джагатайскому. Далее замечательно, что с одной стороны большинство надгробий прилежащего в Чуфут-Калэ кладбища носит еврейские надписи, относительная древность которых составляет предмет ученых споров; с другой стороны, среди самого Чуфут-Калэ находится татарско-мусульманская гробница Ненекэ-Джан-хаными, дочери Токтамыша, и относительно этой гробницы можно думать, что в склепе ее лежит несколько покойников какого-то татарско-мусульманского знатного рода. Все эти комбинации обращают на себя внимание своею странностью и загадочностью, окончательно сбивающей с толку в вопросе об этнографической принадлежности первоначальных строителей и жителей Кыркора. Одни усиленные и тщательные археологические изыскания на местах древнейших поселений караимских в Крыму, может быть, сколько-нибудь подвинут этот вопрос к решению. Без этих же изысканий и разные конъектуры относительно настоящей формы имени Кыркора никогда не достигнут желаемой несомненности. Свод этих конъектур сделан у А.Я. Гаркави в упомянутой нами его статье «О происхождении некоторых географических названий местностей на Таврическом полуострове» с его собственными соображениями касательно этимологии имени «Кыркор», или «Кыр-кер» из индо-европейского корня кар,усматриваемого в латинском career,немецк. kerkerи т.п. [342] . Не вдаваясь в новый пересмотр и критику этих конъектур и соображений, мы можем заметить лишь следующее. А.Я. Гаркави особенно настоятельно отрицает присутствие тюркского элемента в исследуемом имени, говоря: «Из всего… явствует, что имя Киркер не татарского происхождения, которому насильно хотят навязать тюркскую этимологию. Если обратимся к истории, то нам также станет ясным, что означенное название вовсе не должно быть татарским» [343] . Тем не менее для нас не совсем ясно, в чем тут насилие: напротив, всего более вероятности предполагать, что название Чуфут-Калэ, имеющее арабское начертание со всеми вариантами в его выговоре — Кырк эр, Кырк йер, Кырк ор,и т.д. — тюркской формации: чем же иначе объяснить то, что во всех почти памятниках, где дается этимологическое толкование этому названию, основным элементом признается в нем тюркское числительное кырк— «сорок»? Разница встречается только в объяснении второй половины составного имени: одни видят в ней тюркское же слово эр— «муж»; другие йер— «место»; третьи ор— «ров, крутизна», четвертые даже юрт— «жилье, становище». Наконец, так как в европейских памятниках встречается форма Kirkie,то можно, пожалуй, предполагать, что и в татарском выговоре, прежде чем явился звук р,на конце стоял звук л. В таком случае тут могло быть слово иль— «народ, племя, жители», как намек на разноплеменность жителей укрепленного города; или же там могло стоять слово йел— «ветер», и целое имя могло звучать кырк йел— «сорок ветров». Это последнее название могло взяться с того, что на возвышенности Чуфут-Калэ, особливо в углублениях и пещерах ее утесов, беспрерывно и в разных направлениях ощущается движение ветра, даже в то время, когда в окрестных низменностях царит полнейшее затишье. Косвенным доказательством возможности подобной этимологической комбинации может служить доныне существующее наименование одного из утесов скалы Манкупской — Йеллы бурун— «Ветряной мыс».

Какую бы мы ни приняли этимологию имени, явно, что оно получило свое бытие от татар, у которых так же, как и других тюрков, была манера образовывать собственные имена из числительных, взятых в одиночку или, чаще, с придачею каких-нибудь нарицательных. Мы встречаем, например, в Крыму, следующие географические названия: Отуз— (Тридцать), Кырк— (Сорок), Онддртелыман— (14 пристаней), Кырк куладж— (Сорок погонных саженей), Кырк азыз— (Сорок святых). Из числа ногайских племен одно называлось Докузлар оглу— (Девятовичи). У татар литовских встречается географическое имя Кырк татар— (Сорок татар). У турков есть: Кырк килиса— (Сорок церквей), Кырк агадж— (Сорок деревьев), и т.п. Кроме того, числительное кырк— «сорок» употребляется для обозначения множества, обилия вообще: например, про извилистые реки турки говорят, что они кырк гечит— (сорок бродов), про крутые возвышенности — кырк мердыван— (сорок лестниц), и т.п. Мало того, как на курьез, можно указать на существование у турок личных прозвищ, образованных также из имен числительных: например, один ученый турецкий известен под прозванием Йиирми секиз— (Двадцать восемь).

Если не татары впервые создали твердыню Чуфут-Калэ, то, само собою разумеется, не они же впервые и нарекли ее так или иначе; но отсюда никак еще не следует, что они не переименовали ее по-своему, как это они делали обыкновенно с завоеванными ими чужими местностями, не исключая и крымских. Можно только принять с полною достоверностью, что, переименовывая эту твердыню по-своему, они, по закону влияния омонимии, подобрали ей название новое по значению, но близкое к прежнему имени по звукосочетанию. В таком случае остается догадываться о том, какого корня и состава могло быть прежнее имя, на смену которого с нашествием татар явилось тюркское К-р-к-р,а еще позднее — Чуфут-Калэ.Отдавая полную справедливость соображению г. Гаркави, мы все-таки не видим достаточных оснований для того, чтобы совершенно игнорировать и мнение Кеппена, усматривающего искомый корень в греческом языке, и следовательно допускающего возможность основания твердыни Чуфут-Калэ греками, а не аланами, или асами. Он полагает, что корнем имени Кркрможно считать греческое слово — или — «круг, кольцо, а в переносном смысле, окруженное стеною место» [345] . Но неприступность твердыни заключалась в естественных свойствах занимаемой ею местности, представляющей с трех сторон громадную отвесную свалу, тогда как стена, защищавшая крепость с четвертой стороны, все же оказалась не такою надежною обороною, чтобы в конце концов не уступить натиску осаждавших ее татар. Чтобы кончить теперь с вопросом о загадочной крепости, который, повторяем, не может быть окончательно решен без помощи археологических изысканий, позволим себе высказать еще одну конъектуру насчет древнейшего ее названия и первых ее соорудителей. В числе крымских городов, основание которых с наибольшею вероятностью должно быть приписано грекам, был также прибрежный город Каламита. Его греческое, а не иное какое-либо, происхождение выводится учеными между прочим и из этимологического состава самого имени, в котором возможно видеть греческие слова — «Хорошая пристань» [346] . Этот и подобные примеры показывают, что греки имели обыкновение в названиях местностей обозначать их свойство — «хороший» или «худой». Но если они назвали пристань «хорошей», то ничто не мешало им назвать «хорошей» крепость или цитадель. И действительно, на крутом мысе, выдающемся в Черное море близ Варны и представляющем прекрасную защиту для кораблей во время бури, некогда существовал крепкий греческий замок, носивший название Каллиакра,отчего и самый мыс до сих пор значится на географических картах под тем же именем Каллиакра, или же, видоизмененно, — Джелегра. Это та самая Килгра, о которой говорит турецкий путешественник Эвлия-челеби как о месте нахождения одной из семи гробниц мусульманского святого и чудотворца Сары-Салтыка. Эвлия-челеби дает этимологическое толкование имени «Килгра», неизвестно откуда им заимствованное. «Гроб, — говорит он, — был зарыт в Килгре в одной пещере Дракона (умерщвленного упомянутым святым), и отсюда он называется Килгра-Султан: Килгразначит по-латыни "семиглавый дракон", это чисто по-латыни» [347] . Имя Каллиакры также подверглось неизбежным видоизменениям в разных транскрипциях: оно пишется то Caliatra,то Kallacercka,то Kalliakra,то Caliacra.При доказанном применении у греков имени Каллиакрак одному из укрепленных замков, который превосходил прочие крепости по берегу Черного моря своим положением на крутой возвышенности, возможно, что и Чуфут-Калэ, неоспоримо обладающее подобными же отличительными качествами превосходнейшей цитадели, также носило у греков название, которое весьма удобно могло у татар превратиться и Кркр.В этом предположении нас утверждает главным образом то, что во всех вариантах древнего названия Чуфут-Калэ мы видим одни и те же основные согласные звуки к-р-к-р, которые как нельзя более соответствуют греческим, звуки же гласные разнообразились потом и в говоре местных жителей, и в транскрипции иностранных путешественников и ученых наблюдателей, применительно к понятию, которое хотели выразить в той или иной вариации, считая его в свое время наиболее правдоподобным [349] . Дальнейшим подтверждением нашей конъектуры является упоминание Рубруквиса о Сорока замках— Quadraginta castella,в которых, по правдоподобной догадке покойного Бруна, «скрывается тогдашнее название города Кырк-ера» [350] . Г. Гейд, считающий эту догадку г. Бруна неосновательной [351] , сам однако же не был в состоянии указать какие-либо «сорок замков», которые бы существовали когда-нибудь в маленьком пространстве между Херсоном и Судаком. Да и никогда не будет он в состоянии этого сделать. Когда сын султана Баязида II (ум. 1512), Ахмед, просил хана Менглы-Герая о содействии ему к занятию отцовского трона, против происков брата своего, впоследствии все-таки сделавшегося султаном, Селима, то в награду за это содействие авансом выслал хану жалованную грамоту, в которой было написано: «Все вообще находящиеся в Кэфской области владения, и в особенности с девятью известными и знаменитыми замками, да будут ваши, только не пускайте пожалуйста в ту сторону брата моего» [352] . Стало быть, еще в ту пору Крым славился своими крепкими замками, и если бы у царевича Ахмеда было хоть какое-нибудь основание насчитывать их не девять, а сорок, то он бы непременно воспользовался случаем упомянуть об этом в своей грамоте, для придания большей ценности своему подарку, который он сулил Менглы-Гераю. Соображения покойного Бруна кажутся нам более убедительными и заставляют допустить, вместе с ним, что «Рубруквис, по какому-нибудь недоумению, в имени Кырк-эр видел только намек на большое число замков Южного берега» [353] . Недоумение это нетрудно объяснить: оно могло быть вызвано тем, что татарское кырк— «сорок», слышное в имени Кырк-эр,сменившем греческое, взяло силу и сделалось популярным у местного населения во времена Рубруквиса, тогда как со второю татарскою половиною названия продолжало еще бороться, вследствие чего сами татары, должно быть, путались, подставляя вместо греческого слова то одно, то другое свое, близкое к нему по звукам. Они во всяком случае разумели под спорным именем Кырк-эртолько один известный им географический пункт, согласно с духом своей тюркской логики и речи. Рубруквиса же его европейская логика заставила усомниться в возможности применения такого конкретного собирательного имени, как «сорок замков», к одному пункту, не могущему на практике вместить в себе такого количества замковых сооружений, и вот он безотчетно, повинуясь одному только теоретическому рассуждению, выдумал «quadraginta castella», которых никогда не видел в действительности. Поэтому же мы полагаем, что покойный Брун, в свою очередь, не совсем прав, утверждая дальше, что «эти замки не имели ничего общего с 40 городами, о которых говорит Абульфеда» [354] . Напротив, известие арабского географа только подкрепляет предположение насчет недоумения европейского путешественника. Очевидно, что под влиянием того же самого недоумения Абульфеда, говоря о Киркэре, производит его имя от татарских слов Кыркэр— «Сорок мужей», а в другом месте своей географии пишет о Крыме, что «это страна сорока городов».В таком случае из всех возможных вариантов второй половины имени, впервые явившейся со стороны татар на смену греческого, всего более вероятности приходится на долю тюркского слова, которое кроме «рва» значит, между прочим, еще «возвышенность, крепостная насыпь». Произнесенное вначале под влиянием известного впечатления и сознанного явления, это слово потом бессознательно варьировалось в живой речи пестрого крымского народонаселения, будучи искажаемо каждым сообразно с фонетическими свойствами природной его речи.

Таким образом, долина, примыкающая к Чуфут-Калэ, в которой расположен нынешний Бакчэ-Сарай с его предместьями, с давних времен сделалась вторым центром татарской колонизации, совершавшейся постепенно, по мере прилива татарских толп с материка под предводительством знатных эмиров, или беев, которые встречали какие-либо неудобства оставаться долее в коренных становищах Золотой Орды. Главным пунктом татарской оседлости там надобно считать именно ту часть долины, которая и до сих пор сохранила название Эски-Юрта — «Древнего сельбища». Доказательством этого служит археологический факт, сообщаемый у Эвлия-эфевди о дощечке с джагатайской надписью, найденной во время раскопки, произведенной в его присутствии в Эски-Юрте [356] . Турецкий путешественник замечает при этом, что в Эски-Юрте находились могилы всех Крымских ханов.В сказании священника Иакова, написанном в 1634—1635 гг., читаем также: «Искиюрт от Бакчисараев с версту, церкви зело велика и украшена велми была, нынеже сделана мечетью; а кладутся в ней Крымстии Цари и Царевичи,а простые мурзы и татарове отнюдь не кладутся» [358] . И в самом деле: все почти гробницы членов фамилии Гераев, находящиеся на ханском кладбище близ главной мечети Бакчэ-Сарайского дворца, не восходят своею древностью далее начала XVII века, как показывают даты надгробных надписей. Исключение составляет могильный сундук в отдельной часовне, приписываемый Адиль-Сахиб-Герай-хану, который умер будто бы в 939 = 1632 году [359] . Но ложность этой даты, написанной, нужно заметить, на особом ярлычке, который привешен к могильному сундуку, явствует из того уже, что Сахыб-Герай-хан умер позже, в 958 =1551 году, и схоронен в Салачике [360] . Подобный же вздор оказывается и на этикете гробницы некоего Махмуд-Герая, умершего в 1100 = 1688 году [361] . Вопреки и истории, и даже надписи на самом мраморном столбе гробницы, этот Махмуд назван в ярлычке ханом, который будто бы царствовал 9 лет; а между тем никакого хана по имени Махмуда не только в означенную на памятнике эпоху, но и за все время существования Крымского ханства не было. Откуда взяли такой факт составители надгробных этикетов, неизвестно. Вследствие этого о достоверности дат, означенных не на самих каменных гробницах, а на бумажных ярлычках, не может быть и речи, потому что Бог весть кем, когда и на основании каких данных эти ярлычки писались и привешивались к могильным сундукам. Мало того: есть повод сомневаться в принадлежности самих могильных сундуков тем покойникам, имена которых названы в ярлычках. В обеих часовнях нами усмотрено по надгробному сундуку, которые оба приписываются их ярлычками одному и тому же покойнику, да еще не какому-нибудь неважному, а замечательнейшему из ханов Крымских Эльхадж-Селим-Гераю (ум. 1704). Сколько нам известно, все более или менее древние гробницы татарских царственных лиц находятся вне Бакчэ-Сарая, как, например, склеп Непэкэ-Джан-хаными в Чуфут-Калэ, усыпальница Хаджи-Герая в Салачике [362] . Надпись, найденная на гробнице в Эски-Юрте, не имеет даты, но характерным признаком ее древности служит то, что упоминаемые в ней собственные имена лиц сопровождаются титулом бей,которым величалась старотатарская знать. На ханском же кладбище с этим титулом являются лишь позднейшие покойники османского происхождения, все сыновья разных турецких пашей.

Так как собственно Бакчэ-Сарай лежит в середине между Эски-Юртом и Салачикским ущельем, ведущим в Чуфут-Калэ, то не может быть и поднимаемо вопроса о времени основания его, как города. Как показывает самое его имя — Бакчэ — «сад», тут во время оно была одна из пригородных ханских ставок, каких было много разбросано близ Эски-Юрта: кроме Бакчэ-Сарая, как известно, существовали Эльма-Сарай, Ашлама-Сарай, и др. [364] . Подобным образом квартал Долма-Бакчэ на Босфоре, где теперь красуется дворец турецкого султана, еще не так давно был тоже пригородным увеселительным местом, прежнее имя которого удержалось и за самим дворцовым зданием. Русские посланники Тяпкин и Зотов, ездившие в Крым в конце XVII в., упоминая о Бакчэ-Сарае, в то же время называют еще просто бакчамии другие местопребывания ханские. «Приехали мы с приставом своим беем на реку Качю, где стоял в бакчахХаново Величество», читаем мы в статейном списке названных посланников [365] . Или еще: «Все помянутые чины к Хану съехались и засели в думе с его Хановым Величеством в бакчахего Хановых, на Каче» [366] . Тщательно описывая посещенные ими места, они однако же не называют имени Эски-Юрта, как не называет его и Броневский, хотя он целым столетием раньше Тяпкина и Зотова посетил Крым и останавливает в своих описаниях внимание на разных строениях и развалинах, окружавших «небольшой городок и первый каменный дом, в котором жил хан, и который называется Бакчэ-Сарай» [367] . Речь может быть разве о том, когда ханский сарай, именовавшийся «Бакчэ», сделался предпочтительной резиденцией ханов, а Эски-Юрт был заброшен и потому мало-помалу пришел в запустение. Археологические исследования на пространстве Эски-Юрта и Азиза, усеянном древними развалинами, без сомнения, могут открыть много данных, которые должны будут уяснить истинное значение этой местности в истории утверждения татарского элемента в Крыму в до-Герайскую эпоху, когда набольшими были в крае не ханы, а беки, вроде, например, беков Яшлау. Об этих последних сохранилось предание, что они играли весьма важную роль при завоевании татарами Кыркора во времена, предшествовавшие возникновению и утверждению в Крыму династии Гераев. По этому преданию, крепость не сразу сдалась осаждавшим. Тщетная вначале попытка овладеть ею приписывается тем же преданием некоему Шейбек-хану. Под этим именем истории известен Мухаммед-бек, один из ханов династии Шебайдинской, погибший в сражении с Исмаил-шахом Сефеви в 916 = 1510 году [368] . Между тем в это время над Крымом уже господствовал знаменитый Менглы-Герай, а потому не может быть и речи о каких-либо завоеваниях там Шейбека, сидевшего в отдаленных странах Средней Азии. Тут в предании или обмолвка, или анахронизм. Далее, мотивом к осаде и взятию Кыркора предание выставляет непокорность сидевших в нем асов «Крымским ханам». Правда, Иосафат Барбаро сообщает темное сведение о Менглы-Герае, что он тоже брал приступом Кыркор, воюя с засевшим там Эминек-беем [369] . Но тут есть одно довольно важное недоразумение, состоящее в том, что по другим известиям Эминек-бей был не врагом, а сторонником Менглы-Герая. Далее, в эту пору Кыркор по временам служил резиденцией для самого хана Менглы-Герая и убежищем для его потомков во время их междоусобных распрей [370] , так что завоевание его Менглы-Гераем может быть отнесено в числу частных фактов нападения на крепость, случавшихся в эпоху принадлежности ее татарам. Затем, по Барбаро, Менглы-Герай отнял крепость у своего же брата татарина, тогда как предание ясно называет прежними обладателями ее неверных асов. Под Крымскими же ханами в предании могут разуметься и ханы золотоордынские, к владениям которых долго причислялся Крым. Наконец, в предании взятие Кыркора татарами тесно связывается с водворением там караимов, а у Барбаро нет даже намека на какие-либо распоряжения Менглы-Герая насчет этого водворения.

Что же касается деятельного участия в завоевании Кыркора одного из эмиров Яшлау, так это обстоятельство находит себе подтверждение в сохранившихся до нас документальных данных, содержащихся в ханских ярлыках и султанских ферманах, которыми подтверждались давнишние владетельные права Яшлауских беев на Чуфут-Калэ. Старейший из этих документов есть ярлык Бегадыр-Герай-хана (1637—1642), помеченный 1047 = 1637 годом. В нем Яшлауские беи названы «древними владетелями города Кыркы,ныне именуемого Жидовским городом», а жители того городка — подданными тех беев [371] . Таких вещей спроста не вписали бы самые завзятые восточные риторы, писцы ханской канцелярии, в жаловано-подтвердительные грамоты беев Яшлауских. Род Яшлау и потом, во времена Гераев, выдавался своим значением и особенною известностью: в упоминавшемся выше сказании священника Иакова повествуется о том, как Яшловской Адирша-Мурза-Сулешов воспрещал русским посланникам Дворенинову и Непейцыну выпускать лошадей на пастбище, говоря: «Лошади де у вас поемлю, и вас де с стану собью, то де земля наша,царя де теперь в Крыму нет», и как потом он, «грозя, поехал в Яшлов» [372] , под которым надо разуметь Яшловский стан, упоминаемый в другом сказании того же автора [373] и находившийся поблизости Бакчэ-Сарая. По имени рода Яшлау называются даже люди, принадлежавшие, очевидно, к подданным этих беев, как показывают такие выражения, встречающиеся в том же сказании Иакова: «Имал товары у Жидовинау Изрыну Яшловскова»,или: «И в те поры были у стану пристав Резван да Литовские татаровеАлейко Юрга, да Мула Шабанов, да Темирко» [375] . Пейсонель, хотя относит Яшлауский род ко второразрядным, замечает однако же, что старейший из этого рода, называвшийся обыкновенно Яшлау-бей [376] , в числе других почетных прерогатив имел также привилегию отправлять должность обер-церемониймейстера на всех свадьбах дочерей и других родственников ханских, причем он распоряжался вполне самовластно, с правом даже жизни и смерти над всеми без различия. Позднее, со времени воцарения Гераев, род Яшлау был заслонен другими, каковы в особенности Ширин, Барын, Аргын и Седжеут, составлявшие ближайших сподвижников и опору новоявленной династии, но в свое время фактическое господство татарской власти в Крыму олицетворялось владетельными правами беков Яшлау и других, которые прикочевали туда с своими племенными толпами по указанию Ногая. Роду Яшлау только посчастливилось сразу прочнее других утвердиться в новом юрте, между тем как остальным выходцам приходилось иногда покидать занятые ими места и возвращаться на прежние, как это случилось, например, при самом еще Ногае.

Ногай, по свидетельству историков, был очень расположен к своим приверженцам, но только до поры до времени: добившись чего ему было надобно, т.е. независимости и полновластия, он зазнался и стал ставить своих сыновей выше тех эмиров, которые были при нем, а сыновья стали несправедливо поступать с эмирами, т.е. беками, покинувшими Токта-хана и принявшими сторону Ногая. Не чувствуя охоты подчиняться произволу детей временщика, узурпатора, беки сочли за благо вернуться в прежнее подданство настоящего, законного повелителя: они покинули Ногая и опять ушли к Токта-хану с своим народом, в количестве до 30 000 всадников. Ободренный и подкупленный возвратом своих беков, Токта-хан решился побороться с своим противником, мятежным Ногаем. На этот раз полчища Ногая были разбиты, а ему самому отрубил голову какой-то русский, служивший в войсках Токты.