– Но вот фраза о том, что ты заложил душу, возражений, я вижу, не вызывает.

Тервиллигер рассмеялся:

– Да ведь человек, прибывая в Пограничье, первым делом избавляется от души. Лишняя ноша, ничего более.

– Карточные проигрыши сделали из тебя циника.

– Карты здесь ни при чем, – ответствовал Тервиллигер. – Таковы факты. Вы убиваете людей, чтобы заработать на жизнь. А где бы вы были, сохранив душу?

– Наверное, вернулся бы на Силарию, – задумчиво ответил Каин.

– Это планета, где вы содействовали победе революции?

– Одна из.

– Странно, что вас затянуло в революцию. Что бы ни обещал человек, рвущийся к власти, получив ее, он становится точно таким же, как его предшественник.

– Тогда я был очень молод.

– Сложно мне представить вас бездушным юношей.

Каин хохотнул:

– Не бездушным – идеалистичным.

– Ну тогда все в порядке. В Пограничье полным-полно жаждущих изменить жизнь к лучшему. Разумеется, для всех.

– Того же хочет и власть, – сухо ответил Каин. – Остается надеяться, что кто-то да знает, как это сделать.

– Если разговор и дальше пойдет в таком ключе, вы убедите меня, что еще не изжили остатки идеализма.

– Об этом можешь не беспокоиться. – Каин уселся поудобнее, уперся ногой в перегородку. – С тех пор много воды утекло.

Тервиллигер подошел к обзорному экрану (сие после отлета с Порт-Этранжа он проделывал регулярно, с периодичностью в несколько часов), убедился, что Человек-Гора не сел им на хвост.

– Между прочим, – Тервиллигер разлил кофе, передал чашку Каину, – вы так и не сказали мне, как стали охотником за головами.

– Двенадцать лет я был террористом. И ничего не умел, кроме как убивать.

– Неужели? – усмехнулся Тервиллигер. – А я-то думал, что в охотники вас привела вера в справедливость и неизбежность наказания.

Каин похлопал по бластеру, что висел у него на бедре.

– Я научился пользоваться этой штуковиной, потому что верил в правду, честь, свободу и прочие благородные слова. Двенадцать лет я боролся за них, а потом остановился, оглянулся, посмотрел на результаты. – Он помолчал. – Теперь я верю только в крепость руки и зоркость глаза.

– Я и раньше встречал разочаровавшихся революционеров, но вы первый, кто боролся за идеалы забесплатно.

– Никто никогда мне не платил, – кивнул Каин.

– То есть вы выходили из одной войны, чтобы войти в следующую.

– Когда выяснилось, что у первого человека, который, как мне казалось, может установить должный порядок, кишка тонка, я начал искать другого. И потребовалось три революции, прежде чем я окончательно понял, что Господь Бог наводнил Вселенную слабаками. – Он печально улыбнулся. – Долго же до меня доходило.

– По крайней мере вы боролись за правое дело, – успокоил его Тервиллигер.

– Я участвовал в трех глупых авантюрах. Так что гордиться тут нечем.

– Должно быть, в молодости вы были очень серьезным.

– Отнюдь, раньше я смеялся куда больше, чем теперь. – Каин пожал плечами. – Тогда я полагал, что человек с высокими моральными принципами может многое изменить. А нынче меня веселит разве что осознание того, сколь много людей все еще этому верит.

– Я с первого взгляда понял, что вы – не ординарный охотник за головами. Я же говорил вам, что мне по роду занятий положено быть первоклассным физиономистом.

– А вот я с первого взгляда понял, что картежник ты никудышный.

– Я лучший картежник из тех, кто вам встречался.

– Я-то думал, что достаточно легко обыграл тебя.

– Потому что я позволил вам выигрывать.

– Естественно.

– Вы мне не верите? Так смотрите.

Он вытащил колоду, задумчиво перетасовал ее, сдал по пять карт на маленьком хромированном столике.

– Хотите что-нибудь поставить?

Каин взял карты: четыре короля и валет.

– Возможно, – осторожно ответил он.

– Как насчет тех самых двух тысяч кредиток?

– Ограничимся сотней.

– Вы уверены?

– На большие суммы я не играю.

Тервиллигер выложил карты на стол. Четыре туза и дама.

– Тогда почему при нашей первой встрече я иногда да выигрывал? – спросил Каин.

– Потому что профессиональные картежники ведут себя очень аккуратно, когда играют с профессиональными киллерами, – усмехнулся Тервиллигер. – А потом, я страдал от одиночества. Как только стало известно, что у меня нет ни цента, любители играть со мной не садились, а с профессионалами такие штучки не проходят.