Сцена символизировала известный рассказ, который был настолько хорошо знаком публике, что в ыем даже не было слов – достаточно было взглянуть на название пьесы. Суть истории была вот в чем: однажды Чжуан-цзы видел сон, в котором он был бабочкой, беззаботно порхавшей повсюду. Проснувшись, мудрец смутился. Был ли он Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабочка? Или теперь он превратился в бабочку, которой снится, что она – Чжуан-цзы?

Сайхун прошел позади сцены в уборную, минуя группки пестро одетых актеров. Там, в качестве определенных персонажей тех или иных произведений, они казались вполне понятными; но вне сцены, при тусклом освещении театральных коридорчиков, актеры превращались в участников какого-то дикого, нереального парада вооруженных генералов с загримированными лицами, очаровательных женщин (роли которых исполняли мужчины), странных клоунов в нарядах черепахи или креветки, карикатурных монахов с немыслимо изогнутыми бровями и толпу акробатов, обремененных огромным количеством специальных приспособлений. Здесь можно было встретить все цвета радуги. Богатые оттенки крашеного шелка – кобаль-тово-синий, ослепительный оранжевый, ярко-зеленый, багряный под цвет заката – в сочетании с переливчатыми серебряными зеркальцами, золотым шитьем и жемчугом создавали завораживающий карнавал оживших образов прошлого. Там и сям слышались непонятно чьи голоса: они пели, исполняли гаммы, читали наперебой отрывки стихотворений, в которых рассказывалось о различных событиях давно минувших дней.

Аплодисменты действовали на Сайхуна ободряюще. Слыша хлопки, он чувствовал, как кровь начинает живее пульсировать в венах. Страх перед сценой возникал нечасто – в этом выходе с накрашенным лицом перед публикой было какое-то освобождение. Несмотря на то что он, как и большинство хуашаньских монахов, испытывал смущение во многих ситуациях личного свойства, грим на лице создавал маску, под которой он мог скрывать свою застенчивость. Сцена была его свободой.

Сайхун все еще стоял, когда Чжуан-цзы со вздохом вбежал в уборную, швырнул помощнику метелку из ячьего волоса и начал снимать бороду. Пять девушек поспешили занять свои места по краю сцены. Сайхун поднял свое копье и пошел на выход.

Звучание оркестра вознеслось до грохота барабанной дроби и трещоток, сменившихся интерлюдией из переливчатых трелей. Послышалось несколько ударов гонга. Это был момент его выхода на сцену, и на мгновение он завмер, словно умолкнувшие храмовые колокола. И он поспешил на театральные подмостки, чтобы поскорее слиться с прелестью действа и оваций.

 Самым ироничным образом искусство имитировало жизнь в небольшой и малоизвестной опере на тему боевых искусств, которая называлась «Цветок Пурпурного Облака». Сайхун играл в этой постановке. Сюжет представлял собой вариацию известной оперы «Белая змея»: прекрасная девушка по имени Цветок Пурпурного Облака, в совершенстве владеющая искусством боя на мечах, узнает, что ее возлюбленный серьезно болен. Его болезнь можно излечить только с помощью отвара из травы, которая не растет нигде, кроме как на вершине Хуашань. Она отправляется в путь за драгоценным растением, но хуашаньские даосы, охраняющие эту траву, говорят ей, что сорвать ее нельзя: настолько редкостная и драгоценная эта трава. Кроме того, даосы – отшельники, и мирские проблемы их нисколько не волнуют. Тогда девушка набрасывается на монахов с мечом. Несмотря на то что монахи так-я великолепно владеют мечом, она убивает многих из них, хотя однозначной победы все равно не может добиться. Сражение продолжается три дня, так что актеры имеют много возможностей продемонстрировать зажигательную технику боя на мечах.

В кульминационный момент оперы главный монах наконец-то соглашается отдать траву в обмен на уникальный стиль боя на мечах, которым владела девушка. Тогда она обучает монахов своей технике, получает целебную траву и возвращается домой как раз вовремя, чтобы спасти возлюбленного.

Однажды Сайхун участвовал в этой постановке в провинции Аньхой. К *6му времени он уже не мог припомнить, сколько раз ему пришлось играть роль главного монаха, покрывая лицо толстым слоем грима, изображая черные дуги бровей и рисуя пурпурные тени под глазами. Облачившись в серое одеяние из хлопка, вооружившись бутафорским мечом, он отчаянно сражался с Цветком Пурпурного Облака, почти не осознавая странную гримасу жизни, заставившей его, бывшего даоса, исполнять на сцене роль настоящего даосского монаха.

Зрительский зал неумолчно шумел. Опера исполнялась в начале вечера, перед постановкой «большой» оперы на литературной основе, наполненной длинными ариями и служившей предметом особого внимания со стороны богатых меценатов. Как правило, в первой части театрального представления основной упор делался не на сценические диалоги и пение, а на действие. В результате выходило, что на спектакле первого отделения в основном собиралась относительно грубая, малообразованная публика. Во время спектакля зрители болтали и смеялись, курили, разбрасывали вокруг себя шелуху от семечек и не стеснялись в выражениях по поводу актеров. Выходя на сцену, 0|йхун всегда старался не обращать внимания на зрительный зал. "'¦ Быстрые удары деревянных трещоток подчеркивали звучание гонгов; оркестр изо всех сил старался подчеркнуть драматизм ситуации. Сайхун гор-До прошествовал на середину сцены и развернулся лицом к Цветку Пурпурного Облака. Цвет одежды у соперницы Сайхуна вполне соответствовал ее имени. Решительная девушка изготовилась к бою, выдвинув левую ногу вперед наперекрест правой; украшенный кистями меч она держала за спиной, сложив пальцы в характерном бойцовском жесте. Сценические недруги смотрелись, словно две куклы с накрашенными лицами, изготовленные в натуральную величину.

– Мы, даосы, остаемся отшельниками; нас не заботят мелочные переживания смертных, – нараспев произнес Сайхун, отводя руку ладонью вниз, чтобы подчеркнуть отрицание. Музыканты немедленно подчеркнули этот жест.

Цветок Пурпурного Облака изменила свою позу: обойдя Сайхуна кругом, она вновь нацелилась на него.

– И тем не менее я должна заполучить эту траву! – ответила она. Сайхун сделал шаг вперед, широко раскрыв глаза, чтобы в них успели

отразиться огни рампы (считалось, что глаза оперного актера должны сверкать, словно бриллианты).

– Мы сражаемся уже три дня, – пропел он. – Никто из нас не может одержать победу.

Музыканты согласно затараторили.

– Когда торгуются, обмениваются равноценными предметами, – заверил Сайхун. – Дай нам то, что ты ценишь более всего, – твое искусство, – и мы дадим тебе травы.

– Правда? – воскликнула Цветок Пурпурного Облака.

– Да. Мы – отшельники, мы следуем по Пути. Заботы обыденного мира не имеют для нас значения; но даже анахореты могут сочувствовать и сострадать.

– Эй! Эй!

Громкий вопль из толпы зрителей ошеломил Сайхуна.

– Да что ты знаешь об отшельничестве? – требовательным тоном воскликнул кто-то из зала.

Сайхун мгновенно развернул свое загримированное лицо на голос. Цветок Пурпурного Облака уже готовила ответную реплику, но сейчас он хотел лишь определить того, кто произнес эту фразу. Неподалеку от сцены, в передних рядах аудитории сидели два старых даоса.

– Отшельничество подразумевает необходимость покинуть мир повседневности, – выкрикнул один из даосов, – но просветление приходит лишь после того, как этот мир узнаешь!