— Теоретически, да. Могла. Она довольно-таки сильная женщина. А в последнее время она фитнесом занималась… Но за что она могла его убить?

— Не знаю… Ты — женщина, тебе виднее.

Я взглянула на застывшую на ковре бронзовую статуэтку Гекаты и представила себя в роли убийцы. Это что же такое ужасное должен был совершить мой любовник, чтобы я схватила это грозное оружие и в ярости обрушила на его голову? Только предательство. О чем я и поведала Аллену.

— Да, ты права. Но тогда он сам должен был, предположим, признаться ей в том, что у него есть другая… или что он вообще женат.

— Но все могло быть иначе. В дом могла проникнуть эта другая возлюбленная Алексея и убить его…

— Тая, тебе не кажется, что мы занимаемся не тем, чем нужно? — вернул меня в реальность Аллен. — Надо срочно сделать так, чтобы этого трупа здесь не было, а уже потом, уничтожив все следы, гадать, кто и за что убил этого парня.

— Хорошо. Куда мы его денем? Отвезем в лес и закопаем? — Я спросила об этом самым обыденным, деловым тоном, как если бы речь шла об утилизации мусора. Вот какой я была в ту ночь! Ну просто сумасшедшей!

— Думаю, нам не стоит связываться с таким опасным предприятием. Надо поступить так, как обошлась с тобою твоя соседка!

— В смысле?

— Она же подсунула в твой дом труп, хотя сама во всем виновата? Просто сбежала, и все!

— Ты предлагаешь перенести труп в ее дом?!

— Ну да!

— Так там же на каждом шагу камеры… Нас увидят!

— Я уверен, что твоя соседка давно уже обнаружила все эти камеры и точно знает, где какая находится. Иначе она не рисковала бы так и не приходила сюда. Дома-то ваши стоят рядом.

— Ты хочешь, чтобы она сама мне рассказала, где у нее установлены камеры?

— Ну да! Надо что-нибудь придумать, чтобы заманить ее сюда, расспросить ее обо всем. Потом, выяснив, как лучше пробраться к ее дому незамеченными, задержать ее здесь, а я в это время перетащу труп парня в дом твоей соседки. Поверь мне, это идеальный план! Главное, чтобы она вернулась в твой дом. Но, если она здесь была, и этот ужин, и это убийство связаны именно с ней, и она знает, что здесь остался труп, Людмила может и не согласиться… Что будем делать?

Я вздохнула. Надо продумать телефонный звонок к Люде. Через пару минут я уже стояла с прижатым к уху телефоном и с бьющимся сердцем прислушивалась к его длинным равнодушным гудкам. Представляла, как Людмила сейчас, вся опухшая от слез, будучи в крайней степени нервного возбуждения, граничащего с истерией, вскакивает с постели, где она прикорнула после бурных событий в моем доме, и бросается к телефону, не имея представления, кто может потревожить ее в три часа ночи, — судорожным движением хватает его и смотрит на экран: кто?! Видит имя «Таисия», и ей хочется, чтобы меня не было, чтобы я растворилась в этом декабре, как в кислоте, и чтобы ничто не напоминало ей о моем доме, о комнате для гостей (или прислуги), о сверкающей кровавыми «рубинами» бронзовой Гекате и распростертом на голубом ковре трупе Алексея. Но я есть, и она не может не ответить на мой ночной звонок. Это противоречило бы правилам и тем доверительным дружеским отношениям, которые нас связывали. Тем более если она решила сделать вид, что не имеет к этому трупу никакого отношения, она просто обязана взять трубку и спросить сонным и одновременно встревоженным голосом: «Таечка, что случилось?»

Я ждала довольно долго, глядя в одну точку — на крохотную родинку над верхней губой Аллена. Наконец трубку взяли, и я услышала очень тихий, какой-то замогильный голос:

— Тая?.. Это ты?

— Людмила, да, это я… Послушай, мне очень нужна твоя помощь. Не можешь прийти ко мне?

— А что случилось? Ты одна дома?

Она еще спрашивает меня, что случилось?! Сама довела свой романчик до убийства и теперь делает вид, что ничего не понимает!

— Я одна… Но ты мне нужна. Срочно! Пожалуйста! Да, и еще… Скажи, камеры… камеры видеонаблюдения, которые установил твой муж… Я бы не хотела, чтобы у тебя потом возникли какие-то проблемы. Если ты выйдешь из дома, пробежишься до ворот и — ко мне, камеры тебя поймают?

— Странно, что ты меня спрашиваешь об этом… Но камер там нет. Они внутри, в доме. Ты же понимаешь, зачем он их установил! Но большинство камер я обнаружила и залепила их «глазки» жвачкой.

Я поняла, что она постепенно приходит в себя.

— Хорошо, тогда тем более приходи… Я жду тебя на крыльце.

Я видела, как она через пять-шесть минут вышла, кутаясь в шубку, сбежала по ступеням с крыльца своего дома и направилась к воротам. Потом, высоко поднимая ноги, вязнущие в сугробах, она добралась до моих ворот, и вот она уже поднимается ко мне.

Конечно, она не умылась, и лицо ее под толстым слоем «штукатурки» выглядело просто ужасно. Она накрасилась для свидания, которое, можно сказать, не состоялось по неизвестным мне причинам. Потом она сидела рыдала, сморкаясь в мужнин большой носовой платок (лично я всегда ношу в сумочке мужские платки, предпочитая их женским за их размеры и способность впитать в себя море слез). И вот теперь она стояла передо мной с лицом, похожим на размытую палитру художника-акварелиста. Глаза ее спрашивали меня: «Ты знаешь? Ты знаешь, что в твоем доме лежит труп?»