Ездил он… и в Египет, и к арабам, и к халдеям, и к евреям; там он научился и толкованию снов и первый стал гадать по ладану. В Египте он жил у жрецов, овладел всею их мудростью, выучил египетский язык с его тремя азбуками — письменной, священной и символической… и узнал многое о богах. У арабов он жил вместе с царем, а в Вавилоне — с халдеями; здесь он побывал и у Забрата (то есть у самого Зороастра! — Я. С.), от которого принял очищение от былой скверны, узнал, от чего должен воздерживаться взыскующий муж, в чем состоят законы природы и каковы начала всего. От этих-то народов и вывез Пифагор в своих странствиях главную свою мудрость" (Порфирий. Жизнь Пифагора. 6-13).

Кое-что здесь подмечено верно. Например, то, что у египтян было три вида письменности; специалисты называют их, соответственно, иероглифическим, иератическим и демотическим письмом. Или то, что финикияне издревле занимались разного рода подсчетами — ведь это был народ морских торговцев, а купцу поневоле нужно хорошо уметь считать и производить различные арифметические действия. Но значительно больше встречаем "сведений", близких к абсурду.

Как видим, даже Зороастр появляется в повествовании. Да еще и обитает он почему-то в Вавилоне. А ведь, как бы ни датировать время деятельности этого прославленного иранского (отнюдь не месопотамского) пророка, — ясно, что он жил очень задолго до Пифагора, к тому же далеко на востоке, где самосец уж точно не бывал.

Фигурируют у Порфирия в качестве учителей Пифагора, наряду с привычными халдеями и магами, также еще арабы и евреи — и, в общем-то, совершенно не к месту. Два последних этноса лишь много позже приобрели в глазах греков репутацию хранителей "тайной мудрости"; в VI веке до н. э. ничего подобного о них еще не рассказывали. Да, бесспорно, в среде еврейского народа к тому времени уже были созданы многие книги Ветхого Завета. Но эллины об этом никакого понятия не имели. А арабы вообще находились во всех смыслах слова на периферии тогдашнего цивилизованного мира.

Давая общую характеристику приведенному пассажу из Порфирия, легко заметить, что в нем присутствуют те же два "лейтмотива", которые прослеживались и в более ранних свидетельствах. Во-первых, удивительная ученость Пифагора — восточного происхождения (ну да, ведь истоки всей мудрости — на Востоке!). Во-вторых, эта пифагоровская мудрость преимущественно относится к делам религиозным, к знаниям тонкостей жреческой теологии и ритуалистики.

Наконец, у Ямвлиха, когда он рассказывает о поездке Пифагора на Восток, мы встречаем настоящий приключенческий роман, в котором практически ничему нельзя верить. Изложение довольно пространно, и мы приведем его в выдержках, с некоторыми комментариями.

Странности появляются у Ямвлиха с самого начала. Так, человеком, который побудил Пифагора плыть в Египет и общаться там со жрецами, оказывается не кто иной, как Фалес (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 2. 12). Далее, Пифагор отправляется в путь, но почему-то не прямо в "страну фараонов", а окольным путем. "Пифагор отплыл в Сидон, зная, что этот город — его отечество по рождению, и верно полагая, что оттуда ему легче будет перебраться в Египет" (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 3. 13). Суждение совершенно непонятное. Достаточно беглого взгляда на карту, чтобы убедиться: разумеется, прямой маршрут из бассейна Эгейского моря к египетским берегам несравненно короче, чем плавание туда же с огромным "крюком" в Финикию. Причем этот маршрут в Египет был к тому времени самосцами уже давно "проторен", как мы хорошо знаем.

"В Сидоне он сошелся с потомками естествоиспытателя и прорицателя Моха и другими финикийскими верховными жрецами и принял посвящение во все мистерии, совершаемые главным образом в Библе и Тире и во многих местах Сирии, претерпевая всё это не ради суеверия, как может показаться кому-нибудь с первого взгляда, но гораздо более из любви и стремления к знаниям и из опасения, как бы что-нибудь достойное изучения в божественных тайнах или обрядах не укрылось от него. Узнав, что тут живут в некотором роде переселенцы и потомки египетских жрецов, и надеясь поэтому участвовать в прекрасных, более близких богам и не подвергшихся изменениям мистериях Египта, довольный советом своего учителя Фалеса, Пифагор без промедления переправился туда с помощью каких-то египетских моряков, причаливших очень кстати к берегу близ финикийской горы Кармел, где он долгое время пребывал в одиночестве в храме" (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 3. 14).

Перед нами всё та же, уже знакомая нам тенденция: стремление связать Пифагора с как можно большим количеством других знаменитых мудрецов. Попадались нам в этой связи и Фалес, и Зороастр, а теперь вот встречаем финикийца Моха.

Далее следует красочная история о том, как Пифагор, плывя на корабле в Египет, настолько очаровал мореходов, что они не стали брать с него плату и, более того, по прибытии снабдили его пищей. Они будто бы уверовали, что с ними плывет не человек, а божество, — особенно потому, что за всё время пребывания в море — две ночи и три дня — самосец ничего не ел и не пил (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 3. 14–17).

И вот наш герой в долине Нила. Тут мы находим подлинный "перл" всего рассказа: "Двадцать два года он провел в Египте, занимаясь наблюдением звездного неба, геометрией и постигая не урывками и не поверхностно все тайны богов, пока взятый в плен воинами Камбиса не был уведен в Вавилон. Там он охотно общался с магами, отвечавшими ему вниманием, и научился у них самому главному в их учении, овладев в совершенстве наукой о природе богов, окончательно освоив, кроме того, науку о числах, музыку и другие предметы, и, проведя таким образом еще двенадцать лет, вернулся на Самос в возрасте приблизительно пятидесяти шести лет" (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 4. 19).