В своей «Записке» Назимов ничего не сообщает о содержании секретных инструкций (переданных ему, вероятно, устно), но их сущность мы узнаем из записной книжки Миклухо-Маклая: «Вследствие новой, полученной в Плимуте инструкции морского министерства "Витязь", изменив свой маршрут, идет вместо мыса Доброй Надежды вокруг мыса Горн и прямо в восточные порты Сибири» [327] . Изменение маршрута было вызвано желанием проложить его подальше от английских колониальных владений. Но исполнение указания следовать прямо в порты Восточной Сибири означало, кроме того, крах надежд Миклухо-Маклая. «Таким образом, — писал ученый, — весь мой план путешествия до Новой Гвинеи остается проектом; все старания касательно доставления меня в Новую Гвинею останутся совсем напрасными, если не окажется какой-нибудь возможности, разумеется в случае мира, изменить положение дел» [328] . Пожалуй, ни один человек на свете не желал так страстно мирного урегулирования «черноморского кризиса», как Миклухо-Маклай.

Выйдя из Портсмута, «Витязь» начал переход через Атлантический океан при свежем северном ветре, нередко крепчавшем до штормового. 29 декабря 1870 года, в темную бурную ночь, корвет столкнулся с трехмачтовым немецким барком, захваченным французами, который шел, не соблюдая мер предосторожности, без бортовых огней. Как доносил Назимов в Морское министерство, он «успел только принять через борт на палубу корвета капитана барка, его помощника и 8 человек команды, как пробитый в носовой части барк начал тонуть. Сцепления с корветом снастями не было, и корвет от столкновения не пострадал. <…> В темноте ночи и на большой зыби разбитый барк быстро скрылся, погрузившись на дно» [329] . Назимов немедленно приказал лечь в дрейф и принять меры для спасения оставшихся на барке. «При сборе и опросе спасенных оказалось, что погибло только двое. <…> Я все-таки остался лежать в дрейфе до рассвета, чтобы по возможности осмотреть горизонт». Утром, когда «оказалось, что на горизонте ничего не было видно <…> мы взяли курс на Мадеру (Мадейру. — Д. Т.),как ближайший пункт, чтобы высадить спасенных» [330] .

Так по воле случая Миклухо-Маклай 31 декабря вновь оказался на рейде Фуншала — главного города португальского острова Мадейра, прославленного за природные красоты, плодородие почвы и целебный климат многими путешественниками. В 1866 году Геккель и его спутники провели на Мадейре два дня. Насей раз Николай Николаевич, по-видимому, вообще не сходил на берег. Через день «Витязь» вышел в открытое море и направился к островам Зеленого Мыса, также принадлежавшим Португалии.

8 января 1871 года корвет бросил якорь в гавани Порто-Гранде на острове Сан-Висенти. Этот гористый вулканический остров, как и весь архипелаг Зеленого Мыса, испытывает иссушающее влияние африканских пустынь. Здесь господствовала, по наблюдениям Гончарова, «грозная безжизненность от избытка солнца и недостатка влаги» [331] . «В Порто-Гранде, — рапортовал Назимов, — намерен остаться на две или три недели, во-первых, для получения европейской почты, а, во-вторых, для приведения корвета в должный вид по чистоте и окраске, которую до сих пор не мог произвести как следует по причине сырых погод в Англии» [332] . По словам судового врача Ф.К. Кролевецкого, стоянка в Порто-Гранде «оказала очень хорошее влияние на здоровье команды; часть людей ежедневно свозили на берег. <…> Для больных нанят был в городе большой частный дом» [333] . Больше всех был измотан трудным плаванием «пассажир» — Миклухо-Маклай.

Как писал ученый сестре по прибытии в Порто-Гранде, «сильно качало вообще все время так, что иногда трудно было удержаться в койке, и обедать и завтракать было не легкою задачею: все валилось, катилось, и иногда самого себя приходилось привязывать, чтобы не слететь с постели или со стула» [334] . В этом и других письмах Николай Николаевич умалчивает о своей приверженности морской болезни, но на нее недвусмысленно указывает Назимов, сообщая в «Записке» о пребывании ученого в Порто-Гранде: «На переходе до островов Зеленого Мыса Миклуха-Маклай большею частью страдал морской болезнью; по прибытии на остров Сан-Висент <…> он просил устроить ему на берегу моря палатку для различных наблюдений и собирания морских животных, но преимущественно губок». В свободное время, по словам Назимова, Миклухо-Маклай делал зарисовки «типов местных жителей <…> таких экземпляров у него было много и, должно сказать, все весьма удачно выполнены». Простудившись «в палатке, поставленной у самой воды», Николай Николаевич «поселился в наемной квартире на берегу» [335] .

Из газет, доставленных в Порто-Гранде почтовым пароходом, командир «Витязя» и его пассажир узнали, что в январе 1871 года в Лондоне созывается международная конференция для пересмотра некоторых статей Парижского трактата; это предвещало мирное урегулирование кризиса, вызванного демаршем Горчакова. 11 января Назимов отправил в Петербург рапорт, который непосредственно касался участи Миклухо-Маклая. Павел Николаевич писал управляющему Морским министерством Н.К. Краббе: «Имею честь просить Ваше Высокопревосходительство разрешить мне в случае мирных отношений с другими державами, что узнается в Вальпарайзо (Вальпараисо. — Д. Т.),отправиться в Австралию для высадки на берег Новой Гвинеи имеющегося на корвете натуралиста Миклухи-Маклая, а оттуда уже идти на соединение с эскадрою, через Японию» [336] . Этот рапорт, отправленный, по-видимому, по просьбе ученого, и ободряющие известия из Европы явно улучшили настроение Миклухо-Маклая.

Еще до перехода через северный тропик «Витязь» вошел в зону пассатных ветров, которые дуют ровно и беспрестанно, при волнении моря не более двух-трех баллов. Сравнительно небольшая и ритмичная качка существенно не влияла на самочувствие Миклухо-Маклая. Если он и не вполне «прикачался», то во всяком случае смог возобновить работу над статьей о губках Красного моря, которую не успел закончить до отплытия из Кронштадта. Эта работа была завершена к прибытию корвета в Рио-де-Жанейро и отправлена оттуда в Петербургскую академию наук, но осталась тогда неопубликованной.

Продолжая движение на юго-запад, «Витязь» пересек зону пассатов и вошел в приэкваториальную штилевую зону. Море здесь едва колыхалось, не было видно ни одного всплеска. 3 февраля клипер совсем заштилел. Миклухо-Маклай воспользовался благоприятной обстановкой, чтобы с разрешения командира судна произвести долгожданный эксперимент — измерение температуры морских глубин с помощью приборов и приспособлений, полученных в Англии.

Отдельные океанографические наблюдения включались в программы морских экспедиций еще в XVIII веке, но океанография как особая научная дисциплина, изучающая океанские ветры и течения, глубины и рельеф дна, распределение температуры на поверхности и по вертикали, закономерности движения вод в океанских глубинах и т. д., во время плавания Николая Николаевича на «Витязе» находилась еще в младенческом состоянии. Как было заведено на флоте, измерения температуры на поверхности и на небольших глубинах регулярно проводились на «Витязе» и их результаты заносились в судовой журнал. Ученый переносил эти данные в свою записную книжку, а нередко самостоятельно проводил такие измерения. Но, как понимал Миклухо-Маклай, для создания сколько-нибудь обоснованных теорий или даже гипотез, раскрывающих особенности «климата океана» — похоже, он первым ввел этот термин в научный оборот, — необходимы были измерения температуры на больших глубинах в разных районах Мирового океана. Аппараты и приспособления для таких исследований были изобретены и испытаны английскими учеными в самом конце 1860-х годов.

Мы не станем описывать здесь ход эксперимента и употребленные технические средства: читатель, заинтересовавшись, сможет прочитать об этом в статье, написанной Миклухо-Маклаем на «Витязе» и уже осенью 1871 года опубликованной в «Известиях» РГО [337] . Отметим лишь, что успеху исследования способствовали дополнительные приспособления, которые, по сообщению командира «Витязя», придумал старший офицер корвета лейтенант П.П. Новосильский. Весь эксперимент занял три часа. Опущенный на прочном тросе на глубину 1000 саженей (1829 метров) аппарат со специальными термометрами и несколькими грузилами не достиг дна. На этой глубине термометры зафиксировали+3,5 градуса С, тогда как температура воды на поверхности достигала +27,56 градуса С. Миклухо-Маклай сознавал, что проведенное им глубоководное исследование — лишь кирпичик для построения будущей теории, но, «суммируясь с другими подобными же, поможет подтвердить какое-нибудь интересное научное обобщение» [338] .