— Послушай! Послушай! — Голос Грю перешел в шипение. — Ты видишь горизонт? Ты видишь, как он сверкает?

— Да.

— Это Земля — вся Земля. Кроме этого и того места, где существует несколько таких островков, как этот.

— Не понимаю.

— Земля заражена радиацией. Почва светится, воздух светится, всегда светится, вечно будет светиться. Ничто не растет, никто не может жить — ты действительно ничего этого не знаешь? Почему, ты думаешь, у нас есть Шестьдесят?

Паралитик съежился. Он вновь объехал на своем кресле вокруг стола.

Шестьдесят! Снова Прикосновение Разума с едва различимым привкусом угрозы. Фигуры Шварца передвигались как бы сами собой, и он размышлял об услышанном. Тем временем ходы следовали один за другим, пока создавшееся на шахматной доске положение не заставило Грю задуматься.

Он помедлил, переводя дыхание. Обстановка на доске как будто складывалась в его пользу.

— Твой ход, — с удовлетворением в голосе произнес он.

Шварц наконец проговорил:

— Что такое «Шестьдесят»?

В голосе Грю звучало явное недружелюбие.

— Почему ты об этом спрашиваешь? К чему ты клонишь?

— Пожалуйста, — жалобно пробормотал Шварц. Присутствие духа почти покинуло его. — Я не знаю, кто я такой, что случилось со мной. Может быть, это амнезия.

— Очень правдоподобно, — последовал полный презрения ответ. — Ты бежишь от Шестидесяти? Отвечай правду?

— Но я же тебе говорю, что не знаю, что такое шестьдесят.

Он проговорил это с такой искренностью, что трудно было ему не поверить. Последовало долгое молчание. Прикосновение Разума Грю было для Шварца ясно различимым, но выделить отдельные слова он не мог.

Грю медленно проговорил:

— Шестьдесят — это твой шестидесятый год. Земля выносит присутствие лишь двадцати миллионов человек, не более. Чтобы жить, ты должен производить. Если ты производить не можешь, ты не можешь жить. После шестидесяти — ты не можешь производить.

— И, значит… — Рот Шварца так и остался открытым.

— Ты уходишь. Это безболезненно.

— Тебя убивают?

— Это не убийство, — последовал ответ. — Так должно быть. Другие миры не принимают нас, и мы должны каким-то образом освобождать место для детей. Старшее поколение должно освобождать место для молодого.

— А что, если я не скажу, что мне шестьдесят?

— Но почему? Жизнь после шестидесяти не шутка… И есть Цензусы, которые проводятся каждые десять лет для того, чтобы ловить тех, кто оказался настолько глупым, что захотел жить. Кроме того, есть записи с указанием возраста.

— Только не моего. — Эти слова вырвались у него сами собой. Шварц не мог их остановить. — Кроме того, мне будет только пятьдесят.

— Это неважно. Твой возраст могут определить по костной структуре. Ты сам этого не знаешь? Невозможно его скрыть. В следующий раз меня сцапают. Давай, твой ход.

Шварц не обратил внимания на этот призыв.

— Ты хочешь сказать…

— Конечно, мне только 55, но посмотри на мои ноги. От нашей семьи зарегистрированы трое, и наша доля рассчитывается исходя из трех работников. Когда у меня был удар, об этом не сообщили. Если бы сообщили, то доля была бы уменьшена. Но тогда бы я получил Шестьдесят раньше времени. Арбен и Лоа не захотели этого. Они дураки, потому что для них это означает тяжелую работу — до отупления. А в следующем году они все равно меня потеряют… Твой ход.

— В следующем году Цензус?

— Верно… Твой ход.

— Подожди! — Окрик получился резким. — Каждый ли уходит после Шестидесяти? Нет никаких исключений?

— Только не для тебя и не для меня. Верховный Министр проживает всю жизнь целиком, члены Общества Древних, некоторые ученые или те, кто представляет собой большую ценность. Немногие. Может быть, дюжина в год… Твой ход…

— А кто решает, важный человек или нет?

— Верховный Министр, конечно. Ты будешь ходить?

Но Шварц встал.

— Неважно. Через пять ходов все равно мат. Мой ферзь угрожает твоему королю. Ты вынужден ходить конем, мой ферзь блокирует коня, ты вынужден ходить ладьей. И тогда мой ферзь ставит тебе мат.

— Хорошая игра, — автоматически добавил он.

Грю долгим взглядом посмотрел на доску, потом с криком смел ее со стола. Сверкающие фигурки раскатились по лужайке.

— Это все ты и твоя отвлекающая болтовня! — закричал он.

Но Шварц ничего этого не заметил. Ничего, кроме ошеломляющей необходимости избежать Шестидесяти. Ибо Браунинг сказал: