— У нас ею занимаются около пятнадцати лет. Очень даже молодая…

— Кто она, эта молодая? — раздался в полутьме девичий голос.

— Мы с Платоном Артемовичем рассуждаем о нейрохирургии. — Иван Иванович взглянул на подошедшую Варвару, ласково улыбнулся ей.

— Варя подумала: речь идет о девушках? — пошутил Логунов.

— Ничего я не подумала, — сказала Варвара, прерывисто вздохнув, как после быстрого бега. — Просто иду с заседания бюро и слышу — вы разговариваете, — пояснила она. — Меня сегодня приглашали танцевать, но я отказалась, все некогда.

— Куда тебя приглашали?

— Звала Пава Романовна…

— Отчего же не идешь сейчас? Там бал в самом разгаре, — опять с горечью сказал Иван Иванович.

— Просто так… Хотя нет, не просто. Нам приходится встречаться в клубе, она много помогает по клубной работе, но я ее не люблю: все делает для собственного развлечения. «Дитя тайги!» — передразнила Варвара, волнуясь. — А я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на чудо: «Ах, девушка-якутка читает Флобера!» Весь якутский народ способен на это чудо. Разве мы виноваты, что жили раньше в таких жестоких условиях? — спросила Варвара, останавливаясь посреди улицы. — Вы знаете, Иван Иванович, за что вас любят наши курсанты и больные?.. — Она стиснула сплетенные пальцы рук и пылко сказала, глядя вверх на высокого доктора: — За то, что вы делаете все не ради себя и даже не ради науки, как вам, наверно, кажется, а для людей, не различая того, узкие у них глаза или круглые.

— Хвалить свое начальство великий грех, Варюша, — упрекнул Иван Иванович. — Мы все одинаково работаем. Наука двигается народом и для народа, а если Пава Романовна смотрит иначе, так это понятно: она ничего не делает.

— Мне еще надо зайти к товарищам-курсантам насчет комсомольского собрания, — сказала Варвара Логунову, когда они остались вдвоем.

— Я провожу тебя.

— Нет, тут близко, — ответила она с мягкой уклончивостью. — А если я задержусь, они меня потом проводят.

— Это уже местный национализм, товарищ Варя, — невесело пошутил Платон, продолжая шагать рядом с нею и посматривая на ее белевшее в темноте темноглазое лицо с заостренным подбородком и детски припухлыми губами.

«Она и правда еще ребенок!» — подумал Логунов, но сразу вспомнил взгляд любящей женщины, каким она посмотрела сейчас на Ивана Ивановича, ее порыв к нему. Логунов знал, что Пава Романовна по-своему хорошо относилась к девушке. Значит, пылкая враждебность Варвары к ней вызвана скорее всего неприязнью жены Пряхина к хирургу.

«Твои враги — мои враги!» — с ясной непосредственностью сказалось в поведении Варвары.

«Неужели она полюбила его? — гадал Логунов с тоскливо-ноющим ощущением в сердце. — Хотя отчего бы не полюбить? Идеализация, свойственная молодости, чувство благодарности, восхищения… Ведь он для нее, как и для остальных курсантов, высокий пример!»

— Спокойной ночи, Платон… Артемович!

— Спокойной… — Логунов встрепенулся и, крепко сжав протянутую ему руку и не выпуская ее, задержал девушку: — Ты раньше проще обращалась со мной!

— Теперь ваше положение обязывает, — промолвила она, доброжелательно посмотрев на него.

— Слушай, — сказал он и умолк, не в силах совладать с волнением. — Скажи, разве тебе не бывает тяжело одной?..

— Я почти не бываю одна. Мне тепло и радостно среди окружающих людей.

— Но о ком-то из них ты, наверно, больше думаешь, чем о других…

— Может быть, — сказала Варвара почти вызывающе.

— Кто же этот… счастливый?

— Не все ли равно? Он не становится счастливей от того, что я о нем думаю, — добавила она с наивной и грустной жестокостью.

Логунов стиснул ее руку, точно хотел сделать больно за боль, причиненную ему, но девушка не дрогнула, и Платон сразу вспомнил, как она однажды нарочно уколола себя иглой…

Его ладонь разжалась, рука Варвары лежала на ней, как смятая птичка, маленькая и теплая. Ему стало мучительно стыдно. Он быстро нагнулся, поцеловал пальчики, склеенные его грубым пожатием, и еще долго стоял, глядя на дверь, за которой скрылась Варвара.

Логунов никогда, никому не целовал рук и не понимал, зачем это делают другие. Невольный сердечный порыв раскрыл ему прелесть церемонного, по его мнению, обряда. С ощущением нежной теплоты на губах он отправился блуждать по улицам поселка, и, если бы вел Варвару под своим сильным крылом, каких слов, сроду не говоренных, а теперь так и теснившихся на языке, не наговорил бы ей!

«Зря увлекаешься, Платон! — сказал он себе с грустью. — Зачем ты ей, если она любит Аржанова?!» «Пустое круговращение!» — вспомнил он поговорку Хижняка.