– Нет. Не знаю. Как-нибудь. Давай допивай свое пиво, пойдем…

– Куда?

– По домам. Ко мне сейчас мама приедет.

– И денег привезет?

– Ну да… Наверное.

– Ну что ж, пойдем… Эх, и счастливая же ты баба, Сань, хоть и мужиком брошенная! Мне б такую маму, которая как Сивка-Бурка, с деньгами, через весь город, по первому слезному всхлипу…

Пока шли до автобусной остановки, Поль молчала, внимательно глядя себе под ноги. Потом вдруг резко подняла голову, спросила удивленно, с едва заметной ноткой язвительности:

– Сань, а почему тебе мама машину никак не купит? Сейчас бы меня до дому подвезла…

– Мне нельзя за руль, Поль. У меня астигматизм, глаза быстро устают.

– А то бы купила?

– Ну да, наверное… По-моему, и собиралась уже, они с Кирюшей даже марку машины обсуждали… Хотела, чтоб Кирюша на ней ездил. А он, видишь…

– Да дурак он, твой Кирюша. Хотя и не такой уж дурак, как оказалось. Ладно, пока.

– Пока, Поль.

Мама уже ждала ее дома. И впрямь, прилетела, как Сивка-Бурка. Выглянула из кухни, проговорила жующим ртом:

– Ну чего, сильно психовала вчера? Чего буйствовала-то?

– Да ничего я не буйствовала…

– А зачем торт в мусорное ведро выбросила?

– Не знаю, мам. Наверное, просто под руку попался.

– Понятно…

Вздохнув, мама снова скрылась на кухне, позвала ее оттуда бодрым голосом:

– Да не переживай так, доча, иди лучше чай пить!

– Иду…

Чаю действительно очень хотелось. Обжигающего, терпкого, чтобы прогнать неприятное пивное послевкусие. Отхлебнула из кружки первый глоток, зажмурилась от удовольствия.

– А с чего он вдруг ушел, Сань? – осторожно спросила мама, присаживаясь за стол напротив нее. – Переманил, что ли, кто?

– Ага, переманил…

– Кто? Ты знаешь?

– Знаю.

– Ну? Говори, чего ты телишься, все из тебя клещами вытаскивать надо!

– Телевизор его переманил, мам.

– В смысле?

– В том смысле, что он на «Стройку любви» в Москву подался. Кастинг прошел, вызова дождался, и поминай как звали.

– Тю! Так это же не так и плохо, как я себе подумала! Да пусть он там побалуется, поиграется немного! Или, как сейчас модно говорить, пропиарится! А через месяцок пинка под задницу получит и вернется! Еще и в ногах у тебя ползать будет, чтоб в дом пустила! Ничего страшного, доча… А я уж, грешным делом, подумала, и впрямь…

– Мама! Да ты чего говоришь! Ты сама себя слышишь или нет? – вдруг вскрикнула она слезно, ударив ладонью по столу.

Мама вздрогнула, уставилась на нее удивленно. Потом подалась корпусом вперед, явно готовясь выплеснуть из себя возмущенную эмоцию, да тут же и передумала, подавила ее на корню. Протянув руку, прикрыла ее ладонь своей – жесткой, теплой, уверенной.

– Тихо, тихо, Сань… Чего ты так нервничаешь? Еще и на меня вздумала голосок повысить… Новопассит у тебя есть?

– Да не нужен мне никакой новопассит! И Кирюша твой мне больше даром не нужен! И все! И давай больше никогда не будем к этой теме возвращаться!

– Да почему, Сань? – вкрадчиво произнесла мама, поглаживая ее по руке. – Вроде хороший же парень… Вон даже на «Стройку любви» его взяли, а туда каждого первого не берут…

– Да, мам, хороший. Этот хороший сказал, что ему как нормальному пацану на такую, как я, по серьезке запасть никак невозможно. И что я невнимательно смотрю на себя в зеркало. А еще сказал, что я сплошная преснота и серость, непростая и мутная, и все мои достоинства заключаются лишь в том, что мне с мамой повезло. Как тебе такой портрет собственной дочери, а? Не обидно, нет?

Мать ничего не ответила, лишь смотрела на нее с грустью, автоматически похлопывая по ладони. Потом тяжело вздохнула, поднялась, встала у окна, свернув руки калачиком под грудью. Еще помолчав, словно тщательно что-то обдумывая, заговорила тихо:

– А почему мне должно быть обидно, Сань? На всякие глупости обижаться – только душевные силы зазря тратить. А силы надо беречь, Саня.

Сильной надо быть, понимаешь? Пока ты в силе, вся жизнь вокруг тебя вертится, а чуть ослабла – все, считай, уже и нет тебя. Это я к тому, что женская сила всякой там гордости да слюнявой обиженности не признает, потому что она сама по себе сила. И нынче сильные бабы миром правят… Именно те, которые, как ты говоришь, не смотрят на себя в зеркало, потому что ничего хорошего там увидеть все равно не могут…

– Это не я говорю. Это Кирилл говорит.

– Ну так и тем более. Если на себя в зеркало смотреть нельзя, остается один выход – надо быть сильной.

Резко обернувшись от окна, она вытянула перед собой ладонь, рубанула воздух перед ее носом:

– Давай правде в глаза посмотрим, Сань! Правда, она хоть и болезненная штуковина, а все же лучше, чем сопливое сюсюканье! Ну согласись, что ты вроде как не королевной у меня выросла… И так и сяк на тебя глянешь – отовсюду моя деревенская натура прет, ничего от отца не взяла. Надень на тебя платочек да подвяжи узлом на макушке – чистая бабка Анна, матушка моя, доярка из Кочкино, царствие ей небесное…