— Покажите… А, Калуга… — И Крутень объяснил, где находится старинный русский город. Гинемер был в отличном настроении, а столь непринужденно начавшийся разговор позволил Крутеню перевести его на историю французских истребителей. Хотелось услышать ее от одного из самых прославленных.

— С чего все началось? — переспросил Гинемер. Отхлебнув глоток перно, он задумался. — …Наверное, у вас, как и у нас, летчики воевать начали пистолетами, карабинами, сходились, как моряки, на абордаж, метров на десять и бах, бах! Даже легенда родилась, будто Наварр, атакуя над Парижем «цеппелин», пропорол его оболочку ножом…

Оба рассмеялись…

— Первый аэроплан у нас подстрелили в начале октября 14-го года, — продолжал Гинемер.

— Сержант Франц?

— Да, с механиком Кено. Франц сел у разбитого аппарата, он упал недалеко от французского селения, победителей встретили цветами, ликовала толпа… Так начиналось. Потом Пегу заставил боша сесть, прижал его к земле. Жильбер с наблюдателем сбили аэроплан. Но настоящая охота началась, когда Гарро поставил на свой «моран» пулемет. Это ведь его идея, чтобы стрелять из пулемета через винт. Механик Алкан нашел, как синхронизировать вращение винта с пулеметным огнем. И первого апреля Гарро поджег в воздухе немецкий «фоккер». Один, без стрелка.

— Настоящая революция!

— О да!… Беда, что Гарро через две недели попал со своим аппаратом к бошам в плен…

— Фоккер уже работал над этой идеей, не так ли?

— Этот голландец тут же усовершенствовал синхронизатор Гарро, буквально через месяц, а то и раньше. И в нашем небе началась паника: «кодроны», «вуазены», «фарманы» стали падать как мухи по всему фронту.

— И у нас, на русском фронте, появились «фоккеры», не так много, но и нам досталось от них тоже.

— Дальше, вы знаете, мы сделали новый «ньюпор», началось «суровое» объяснение с «фоккерами», и в Шампани, Артуа, над Верденом, в битве на Сомме мы расквитались за все обиды.

— А ваш первый бой, Жорж?

— 19 июля 1915 года на Сомме, мне достался «авиатик».

— Расскажите про майора де Роз, он ведь начал собирать истребителей?

— Это было в 6-й армии. Он собрал эскадрилью на «моран-солнье» в марте, еще двухместные аппараты. Де Роз был раньше кавалеристом, на его самолете эмблема — роза и всадник. И начали очень хорошо. Все поняли, что нужно больше таких эскадрилий, иначе наше небо захватит противник…

Разговор был долгим, летчики перешли к вопросам тактики. Крутень рассказал о русских асах, о том, как расплачивались кровью за отставание, искренне сожалел, что опыт французов доходил с таким опозданием.

Вернувшись к себе, Крутень раскрыл заветную тетрадь и стал записывать: «На нашем фронте вовсе нет наплыва сведений о союзной авиации, все доходит понаслышке в искаженном виде. А ведь на самом деле можно позавидовать, как служит общая масса французских летчиков…

…У нас не налажено использование и, главное, пуск в дело какого бы то ни было предмета, прибывшего из-за границы, начиная от аппарата и пулемета и кончая самым простым коллиматором (прицелом. — Ю.Г.)…Вот и напрягается уже на самом нашем фронте русская смекалка, тратятся время и силы, кровянятся пальцы, выворачиваются предметы чуть не наизнанку, и если вещь, к счастью, не испортят, то начинается ее применение… Только уезжая во Францию в ноябре 1916 года, я узнал, что в Увофлоте есть какие-то правила высшего пилотажа французской школы… Пулеметы Льюиса были в нашей авиации в декабре 14-го… а инструкция по обращению с ними была получена мною в августе 1916 года…»

Это войдет в его нашумевшую статью «Кричащие нужды русской авиации». А ведь к началу войны Россия имела военных самолетов больше, чем Франция, — 216 против 156. Однако, быстро развернув производство, Франция выпустила за время войны 51 тысячу самолетов, союзная Англия еще больше — 55 тысяч, а Россия всего только 3 тысячи… Вот почему развитие русской военной авиации зависело от поставок из Франции. Боеспособность имевшихся самолетов тоже обеспечивалась получением запасных частей, авиационных моторов, которых Франция произвела 93 тысячи, а Россия… 1300 штук.

Французские и английские авиаторы были много лучше обеспечены и подготовлены. В этом Крутень убедился на собственном боевом опыте, сражаясь в частях союзников.

В Лондоне капитан Крутень анализирует быстрое развитие военной авиации. Все еще шли споры о том, какой истребитель лучше — двухместный или одноместный.

«Один аппарат, вооруженный пятью пулеметами, слабее пяти аппаратов, имеющих по одному пулемету…

Летчиков, слабых духом, пора вовсе выставить из авиации или поставить на корректировку стрельбы». Выдвигает Крутень и еще один важный довод в пользу одноместных истребителей, предлагая идею полета парами: «Такая пара будет всегда могущественнее двух человек, связанных один с другим и сидящих на одном аппарате без возможности помочь друг другу маневром…

Побочные выгоды: отвлекается один человек — экономия людей, и в несчастном случае гибнет один человек — опять экономия…»

Мечтает Евграф Николаевич о хорошем авиационном журнале, потому что «от нашей необщительности, халатности к полученным из опыта знаниям… зависит не только наша жизнь, но наша честь русского летчика…».

А эта честь ему бесконечно дорога.

Вернувшись на родину, Крутень не задерживается в тылу. Он сразу возвращается на фронт, где ждут его боевые друзья, те, ради кого он продолжал сражаться в небе Франции, призванный обогатить опытом себя и их.