Шрифт:
У Дуняши, скорее всего, возникли иные мысли.
— Нина Аркадьевна, я вам нужна? — спросила Дуняша.
— Нет.
И Дуняша исчезла.
334
А работодательница приблизилась к подсобному рабочему.
И не просто приблизилась, а будто бросилась к приятному ей человеку. Руки положила на его плечи, глаза её стали ласковыми, произнесла в волнении:
— Ну, здраствуй, Евгений Макарович! Я по тебе соскучилась!
Куропёлкин шевельнуться не смог.
Звонкова же притянула Куропёлкина к себе и поцеловала его в губы.
И тут Нина Аркадьевна, похоже, засмущалась. Губы Куропёлкина встретили её губы холодно. То есть никак не ответили её порыву. Просто будто вытерпели прикосновение её губ вынужденно. И руки его провисли, словно в них прекратилось движение жизненных соков, и они не могли быть протянуты к телу женщины.
— Женя, я тебе противна? — спросила Нина Аркадьевна.
— Я растерялся… Я не ожидал… Вы мне вовсе не противны… — пробормотал Куропёлкин.
— Женя, ты предлагаешь на «вы»? — опечалилась, как будто бы, Звонкова.
— Я не предлагаю… Как скажете… То есть как скажешь…
Долго молчали. Куропёлкин и впрямь был растерян. Госпожа Звонкова оставалась для него сейчас госпожой Звонковой, и он никак не мог истребить в себе нынешнее к ней отношение. Хотя во всех его фантазиях последних дней и ночей она была простой девушкой по имени Нинон. Помимо всего прочего Куропёлкин заробел. А ведь чуть ли не требовал у Селиванова свидания с хозяйкой усадьбы. И был смел, был дерзок и ощущал себя управителем ситуации. «А не струсил ли я?» — думал теперь Куропёлкин.
А что Нина Аркадьевна Звонкова? Явно она ждала более горячего и более приятного для неё разрешения своего прихода к Куропёлкину. Её сейчас, похоже, била нервная дрожь.
— Евгений Макарович, — сказала Звонкова, — давай присядем и объяснимся. Согласен?
Присели.
— Отчего такой холод? — спросила Звонкова. — И неприятие меня?
— Мне во всё это не верится… — сумел выговорить Куропёлкин. — Будто я нахожусь внутри нереальности. Или вблизи обречённого сроком и предопределением судьбы Миража.
«Опять надутый пафос!» — отругал себя Куропёлкин.
— Ты мне не веришь… — печально произнесла Звонкова. — Ты не веришь в мою искренность…
— Хотел бы поверить… — тихо сказад Куропёлкин.
— Ты не можешь простить Люк?
— Я не могу забыть и о том, что произошло прежде, чем ты повелела отправить меня в Люк. И это «прежде» было для меня замечательно.
— И я не могу забыть всё, что случилось той ночью… А Люком я наказала не только тебя (и напрасно!). Но и себя. И на всю жизнь! И прошу: прости меня за тогдашнюю истерику. Но ты молчишь…
— Ты не нуждаешься в моём прощении, — сказал Куропёлкин. — Я и сам был нехорош тогда. Я забыл, кто я и кто ты.
— Ты был хорош тогда, — улыбнулась Звонкова. — Это я забыла, что я женщина. А ты мне напомнил о том, что быть женщиной прекрасно! И спасибо тебе за это.
335
Теперь молчали долго.
Куропёлкин ощущал энергию желания женщины, но на поступок был сейчас не способен. «Я трус! — твердил себе Куропёлкин. — Я трус! Но я боюсь обмануться снова».
Словно бы поняв затруднения и робость Куропёлкина, Звонкова встала, отошла от стола, но потом вернулась к Куропёлкину с книгами и альбомом.
— В прошлый раз, — сказала Звонкова, — я сообщила тебе, что нашу с тобой работу о молодых поэтах опубликовали. Вот смотри. Это научное издание, академическое. И вот наше с тобой эссе. «Поэзия молодых нулевого десятилетия». И подписи: Н. Звонкова и Е. Куропёлкин. Сказали: тянет на кандидатскую.
— И что? — сказал Куропёлкин.
— А то, что я создала издательство. Сомневалась, надо ли. Подсчитали: оно будет убыточным. Но молодым надо помогать. А потом придут и коммерческие удачи.
— К чему ты это говоришь? — спросил Куропёлкин.
— Чтоб ты знал, — сказал Звонкова. — Чтоб ты знал, что ты для меня способен стать не только подсобным рабочим.
— И кем же? — спросил Куропёлкин.
— Приятелем! — воскликнула Звонкова. — Помощником в серьёзных делах!..
И сейчас же Звонкова замолчала. Будто испугалась чего-то. Будто не смогла вымолвить слова, какие собралась вымолвить. Либо заробела и постеснялась произнести правду. Либо посчитала, что выговорить её и вовсе не следует.