Шрифт:
— И что, серьёзные люди, желающие со мной сотрудничать, — поинтересовался Куропёлкин, — пьют шампанское?
— Ну как же, кто не рискует, тот не пьёт, — с пафосом провозгласил Анатоль.
— А я вот, — сказал Куропёлкин, — не пью эту дрянь.
— Вы шутите? — не поверил Анатоль.
— Нет, — сказал Куропёлкин. — Я — флотский. И от такой газированной бурды у меня случается изжога и тянет в сон.
— Я вас понимаю, — сказал профессор Удочкин. — Но у меня есть фляжка…
— Наверняка с ромом, — предположил Анатоль, — раз у нас сегодня рыбный день…
— Перестаньте ерничать, господин Столяров, — сказал Удочкин. — Ваши функции в нашем деле мелкие и вспомогательные, а вы себя держите чуть ли не главным советником!
— Я зарвался, я зарвался, герр профессор! — пропел Анатоль. — Но сейчас закончились наши с вами усердия. И я готов выпить из вашей фляжки хотя бы и луховицкий самогон.
— Вы — попрыгун, — сказал Удочкин, — но далеко не упрыгаете. Мои же усердия вовсе не закончились. Во фляжке у меня напиток чистый, но особенный. Кто не побрезгует, выпьет со мной.
Служитель Вундеркинд прикатил на двухъярусном колёсном столике закусь и напитки, в частности и бутыль Новосветского шампанского. Заявление Куропёлкина он либо не слышал, либо игнорировал. По блуждающим (или блудливым?) его глазам было понятно, что и он не прочь составить компанию гражданам обмывателям. Присел на корточки и, выказав нетерпение, бутыль шампанского откупорил с шумом и вылетом пробки и был готов, будто бы на этапе «Формулы-1», полить победителей. Но всё ещё ловкий акробат и пожарный Куропёлкин руку Вундеркинда перехватил и направил шипучую струю в глотку жаждущего.
Недопитая бутыль сейчас же была конфискована Анатолем с криком:
— Брысь, шваль водопроводная!
— А вы-то кто, господин Столяров? — сухо спросил Удочкин.
— Я-то кто? — вопрос Удочкина раззадорил Анатоля. — Я-то не какой-нибудь умник и знаток рыбьих глаз. Я — креативный менеджер! Я — продюсер и сотворитель чудес! Ладно, Вундеркинд, разливай шампанское по бокалам! С Новым годом и днём рождения прекрасной Лоси Мезенцевой!
— За Лосю я буду пить исключительно из фляжки профессора! — сказал Куропёлкин.
— А вдруг там какой-нибудь отвар из сушеных лягушек! — захохотал Анатоль.
— Тем более! — сказал Куропёлкин.
205
Утром в своей избушке, или приюте узника, он ощутил, что голоден.
Зверски голоден.
Но посчитал, что сам он с большой ложкой выпрашивать еду никуда не направится. Если кто-то вспомнит о нём, то и хорошо, а если потребности его организма никого не волнуют, то и вовсе замечательно.
Стал вспоминать вчерашний день. Что в нём было? Баборыба. Осмотр её. И сидение вблизи аквариума с обмыванием отлова и доставки… как её… Лоси Мезенцевой… Пил из фляжки профессора Удочкина… О чём-то спорили. Он, Куропёлкин, чуть было не подрался с креативным менеджером, то есть чуть ли не вмазал в рожу Анатолю. Анатоль принялся подтрунивать над Куропёлкиным, мол, тот обмишурился, подписал Бумагу, не испытав важнейших свойств Баборыбы, заробел, что ли, или не способен, или уже и не мужик, а может, как растяпа, вспомнил о любви к иной женщине и, стало быть, проявил себя лохом и подкаблучником, а ему подсунули чёрти что! Но Бумага-то подписана! Профессор Удочкин возмутился. Как это — чёрти что? Анатоль суетился мелким бесом, похихикивал, советовал профессору помалкивать, а коли совесть позволит, корпеть над монографией о невиданной Баборыбе, жаль только, что Куропёлкин отказался провести с отловленной дамой решительный (и для монографии) опыт, он же, Анатоль, ради науки готов пойти и на сексуальный подвиг. И захохотал. И нечего травить людей жидкостями из кунсткамеры. Профессор Удочкин вскочил и быстрыми шагами вышел из шатра. Куда — неизвестно. Куропёлкину стало скучно, и он последовал за профессором, но нигде Удочкина не было. Будто он взвился лёгким соколом и улетел. Возвратиться в шатёр к аквариуму и заставить Анатоля разъяснить высказанные им туманно-ехидные слова он не пожелал.
Пошёл спать.
И теперь ему было нехорошо.
Возможно, от того, что оголодал. А возможно, из-за напитка профессора Удочкина.
Но возможно, и из-за ощущения, что он вчера что-то не сделал. Или сделал не так.
И тоска пришла к Куропёлкину. На кой хрен ему эта Баборыба? А в тяжких снах сегодняшних, скорее всего вызванных фляжкой профессора Удочкина, к нему подплывали Баборыбы, не только в сиреневых купальниках, касались, гладили его тёплыми боками, и все ликами своими походили на юную Катрин Денёв.
А Лося мысли о Денёв у Куропёлкина не вызывала… Но кто вызывал?
Нинон…
Однако Нинон существовала в ином измерении, в пределах стенок земного Чемодана, и имя её на доске останкинской скамьи можно было выжечь только пучком лунных лучей.
В реке Мезени водилась сёмга и многие другие вкусные и красивые рыбы. Но Баборыбы в ней не плавали. И не в Чемодане ли Бавыкина была отловлена нынче Лося Мезенцева?
«Ладно, — посчитал Куропёлкин, — все эти Ниноны и Лоси сейчас не существенны!»
Существенным было то, что ему хотелось жрать.
206
Деликатный стук в дверь прихожей отвлёк Куропёлкина от раздумий.
В дверном проёме он увидел председателя комиссии по диспансеризации Селиванова, просившего называть его просто Андреем.
— А вы-то небось ожидали встретить на пороге горничную Дуняшу с дымящимся стейком на подносе? — спросил Селиванов.
— Мне грубостью, что ли, ответить на ваши слова? — сказал Куропёлкин.