Приглядевшись, Анджей сообразил, что этот прибор показывает состав атмосферы в салоне. Голубая кислородная стрелка торчала в районе 45%, черно-коричневая азотная показывала 33% и серо-зелёная аргоновая — 22%. Черно-жёлтая стрелка углекислоты на отдельной шкале колебалась в районе десятой доли процента.

Пока Анджей рассматривал приборы, показания левого барометра увеличились уже до 16кПа, а на склоне за бортом между красноватых камней стали появляться серо-зелёные пятна какой-то растительности.

Анджей достал буклет, выданный ему портовым барменом, и углубился в чтение. Через некоторое время сосед сзади потрогал его за плечо. Анджей обернулся. Это был тот терраформист, который угощал всех можжевеловкой и успел перезнакомиться и с экипажем «Ариадны», и с Анджеем, и даже сказать пару сомнительных комплиментов Маре.

— Эй, журналист! Оторвись от книжки и посмотри вперёд, это надо видеть.

Анджей взглянул в ветровое стекло. Рейлер уже преодолел большую часть спуска и скользил по эстакаде над склоном, заросшим низкорослыми хвойными не то деревьями, не то кустами. Лёгкие кучевые облака плыли на одном уровне с ним, в отдалении от склона. А прямо впереди, на фоне довольно большого выступа, вторгавшегося в долину, как нос старинного броненосца, эстакада отделялась от склона и уходила куда-то вглубь долины, поднимаясь над поверхностью на невыразимо изящных металлических арках.

Через несколько секунд рейлер описал пологую дугу и выехал на эту эстакаду. Прямо впереди через лёгкую дымку воздуха проступили яркие крыши города в обрамлении зелени и огромный купол посередине. Зрелище действительно заслуживало того, чтобы наблюдать его воочию.

Ещё несколько минут, и рейлер затормозил около вокзала Фишердома. Если платформа Космодром напоминала станции метро, то здесь всё было больше похоже на станции электричек. Правда, над головой высилась эстакада главного пути, а для остановки рейлер съехал на ответвление, лежавшее почти на поверхности.

Большая часть терраформистов покинула вагон на этой станции, сменившись каким-то обычным народом. Тут были явные пенсионеры, фермеры, ездившие в город за покупками, школьники, возвращающиеся с занятий. В общем, нормальный народ из пригородной электрички во второй половине буднего дня.

На следующем отрезке пути рейлер делал множество остановок, что не могло не сказаться на его скорости. Дорога проходила по эстакаде на высоте где-то десяти метров над поверхностью. Путь для движения в противоположном направлении пролегал по отдельной эстакаде метрах в пятидесяти, поэтому можно было прекрасно разглядеть, как та устроена.

На Земле Анджей никогда не видел таких тонконогих металлических арок. Вероятно, всё-таки тут играл роль не только архитектурный стиль, но и маленькая гравитация Марса. Вокруг располагались возделанные поля, под эстакаду то и дело подныривали узкие сельские дороги, виднелись домики и даже перелески. Иногда рейлер проскальзывал над довольно широкими речками.

Наконец после очередной остановки на табло появилась надпись «Korad 16:18».

Два часа назад бармен в порту договорился с каким-то местным журналистом, что тот возьмёт на себя сопровождение землянина по Марсу. Этот журналист должен был встречать четырёхчасовой рейлер из космопорта на вокзале Корады.

Выйдя из рейлера, Анджей сразу же увидел спортивного мужчину лет сорока, прислонившегося к ограждению платформы и держащего в руках половинку карты полушарий Земли.

— Добрый день, вы Эрнест Карпентер?

— Я. А вы Анджей Краковски?

— Да.

— Что ж, будем знакомы.

— Интересно, Эрнест, а почему вы вызвались быть моим Вергилием?

— Обижаете, Анджей! Не хотите же вы сказать, что моя родина похожа на ад? Я не ваш Вергилий, я ваш Дерсу Узала. Тем более что, насколько я знаю ваше творчество, ваш круг интересов ближе к Арсеньеву, чем к Данте.

— Значит, считать, что ваша родина похожа на дикую тайгу, не обидно?

— Конечно, нет. Вы у себя на Земле, и если уж на то пошло, почти все остальные люди в Галактике, совершенно не цените свою тайгу, влажные дождевые леса или что там у вас растёт. Оно дикое, оно само выросло, его надо окультурить и цивилизовать. И только мы — ну, может, ещё проционцы — понимаем, насколько сложно сделать ландшафт, который будет жить самостоятельно, не требуя непрерывного приложения человеческих рук, — Эрнест мимолётно улыбнулся уголками рта. — Надеюсь, у нас хватит времени посмотреть O’Фир. Мы считаем его чудом — это лес, который выращивали на протяжении восьмидесяти лет. Первый кусок территории, который основатели колонии когда-то отвели не под использование, а под нечто вроде природного парка. Сейчас там стоят, как это называлось в старинных книгах, вековые ели.

— Но вроде ваша колония в два раза старше?

— Это у вас на Земле год в два раза короче. А у нас через месяц с небольшим будут праздновать восемьдесят пять лет перекрытия Офира. Потом ещё сколько-то времени заняло создание атмосферы, и как раз где-то лет восемьдесят назад стало можно сажать в открытый грунт не только лишайники.

— Кстати, о годах: я тут обратил внимание, что минуты и секунды вы считаете не так, как мы. Просветили бы меня на эту тему, а то буду везде опаздывать.