9. Последняя любовь Нины Бредяевой

Уйдя от мужа, Нина Бредяева с головой бросилась в омут своей последней любви — утонула в жадных, пропахших эвгенолом, йодоформом и страхом, объятиях стоматолога Ордынцева, взахлёб сообщив ему, что наконец-то ушла от мужа.

— В кресло! — в нетерпении скомандовал дантист, едва отзвучал последний поцелуй.

— Да-а, о да! — простонала Нина. Голос её подрагивал хрипотцой испепеляющего желания — она приходила в экстаз от одного лишь пощёлкивания медицинских перчаток, которые Ордынцев стремительно натягивал на свои вечно красные (не от крови ли многострадальных пациентов?) руки. В стоматологическом зеркальце отразился его жадный оскал.

— Пломбу, — хищно произнёс он. — Удаление нерва в живую.

— Зуб! — выгибаясь в экстазе, всхлипнула Нина. — Зуб удали. Без анестезии! Все зубы к чертям! Отпразднуем мою свободу!

Ордынцев, довольно скалясь, взялся за щипцы. Медленно и прочувствованно присовокупил к ним элеватор. Потом, задержавшись на миг, прихватил и долото.

— Мужик! — билась в кресле Нина. — Бери меня, бери меня всю! Ты настоящий мужик, Ордынцев!

— Заткнись, сука, и открой рот! — скомандовал стоматолог.

Нина ещё много говорила и кричала и билась, но разборчивых слов при всём желании нам запротоколировать не удалось бы, поэтому и хватит уже о бывшей жене Петра Сергеевич Бредяева.

10. Bene vixit is, qui potuit, cum voluit, mori

Время шло и шло, а поезда всё не было и не было.

А Пётр Сергеевич принялся представлять, как всё будет, когда московский всё же заявится. Вот, появляется из-за поворота тепловоз и прёт к станции. Доходит до первых возлежащих. Сыпляются, одна за одной, головы, как редиски, которые его жена Нина быстро-быстро обрывает от пучка, для окрошки, и бросает в миску — мыть. Кровища, кровища пенится квасом, белеют островками сметаны мозги… А головы ложатся рядком внутри колеи, нос в затылок, нос в затылок.

Передёрнув плечами и покосившись на соседей — не подсмотрел ли кто его нездоровые фантазии, — он вздохнул и посмотрел на часы. Потом встряхнул их и даже постучал ногтем по стеклу. Стрелки упорно показывали пятнадцать двадцать застывшего местного времени.

— А который уже час? — спросил он.

— Половина пятого, — отозвался студент.

— Всё отменяется, — хмыкнул Бредяев. — Поезд никогда не придёт.

— Это почему же? — недоверчиво вопросил Головушкин.

— А у меня, оказывается, часы остановились. На пятнадцать двадцать. Они у меня уже дня три как барахлили — то встанут, то пойдут, — а я всё забываю батарейку поменять.

— Непорядок, — сурово покачал головой майор Тыщин, поигрывая мышцами-разгибателями.

— Но как же! — воскликнул студент Коляско.

— Что же это вы, а! — укорил терапевт Головушкин.

— Ну вот, — покачала головой джинсовая дама, — я лежу тут, а у меня дома холодец варится. Выкипел уже, поди, весь и скукожился. Или убежал давно.

И только сторож Гипербореич ничего не сказал и не поддался панике, потому что ему было всё равно, когда помереть. Bene vixit is, qui potuit, cum voluit, mori — хорошо живёт тот, кто может умереть, когда сам захочет.

11. Но это был ещё не конец истории

Пётр Сергеевич отправился в линейный отдел милиции, чтобы сдать до востребования табельное оружие почившего в бозе сторожа Гипербореича. Строгий милиционер долго опрашивал Петра Сергеевича и заставил подписать протокол. Потом взял берданку и унёс её в комнату хранения вещдоков, где из этой берданки и застрелился. В посмертной записке, наспех составленной тут же, он просил никого не винить в своей смерти. Кроме своей жены Любови, работающей кассиршей в магазине «Мазафака» и проживающей по адресу…

Как выяснилось позже, у строгого милиционера была неоперабельная язва желудка — профессиональное заболевание всякого милиционера и всякого мужа столь любвеобильной женщины. Поэтому дело возбуждать не стали.

Но Пётр Сергеевич этого уже не узнал и прогремевшего в отделении выстрела не слышал, потому что был на полпути к вокзалу.

Там он поднялся на второй этаж, зашёл в «Дом бытовых услуг», и сдал свои часы «Casio» толстой женщине-приёмщице, с глазами-циферблатами, в ремонт. «Через полчаса зайдите», — недовольно сказала толстая женщина.

Но когда Пётр Сергеевич зашёл через полчаса, часы не были готовы. И через час готовы они не были. И через два часа они тоже не были готовы. Тогда Пётр Сергеевич понял, что всё это происходит потому, что часы стоят, и пока они случайно не пойдут снова, ничего не сдвинется с мёртвой точки. Поэтому он плюнул на всё и пошёл домой, спать.

12. А вот теперь — конец

— Мама, мама! — закричал восьмилетний мальчик Володя. — Жжлезная дорога сломалась!