– Да благослови, господь, этого человека! – Штайнер взял со стола синюю папку для бумаг и открыл ее. В ней лежал лист со свастикой и несколько пропагандистских листков. – Думаю, этого будет достаточно. Наверняка попадется на удочку, увидев все это.

Эти пропагандистские листки Штайнер тоже взял у Беера, который получил их несколько лет назад от партийной организации Штутгарта и до сих пор удивлялся этому. Отобрав несколько экземпляров, Штайнер отправился к Аммерсу. Беер уже рассказал ему о том, что приключилось с Керном.

– Когда вы уезжаете? – спросил Беер.

– В одиннадцать. До этого времени я еще зайду к вам, чтобы вернуть значок.

– Хорошо. Я буду ждать вас с бутылкой фенданта.

Штайнер ушел. Вскоре он уже звонил в дом Аммерсов. Открыла горничная.

– Я хочу говорить с господином Аммерсом, – отрывисто сказал Штайнер. – Меня зовут Губер.

Горничная исчезла, но вскоре появилась снова.

– По какому делу?

– «Ага, – подумал Штайнер. – Это уже заслуга Керна». Он знал, что Керна об этом не спрашивали.

– По партийному! – бросил он коротко.

На этот раз появился сам Аммерс. Он с любопытством уставился на Штайнера. Тот небрежно поднял руку в знак приветствия.

– Геноссе Аммерс?

– Да.

Штайнер отвернул лацкан куртки и показал ему значок.

– Губер, – представился он. – Явился по поручению организации, функционирующей за границей. Должен выяснить у вас некоторые вещи.

Аммерс стоял подобострастно, почти по стойке «смирно».

– Пожалуйста, входите, господин… господин…

– Губер. Просто Губер. Как вы знаете, вражьи уши – повсюду.

– Знаю. И для меня это большая честь, господин Губер.

Штайнер все рассчитал верно. У Аммерса не возникло ни малейшего подозрения. Слишком уж глубоко сидел в нем страх перед гестапо.

Но даже если бы у него и возникли какие-либо подозрения, в Швейцарии он все равно не смог бы ничего предпринять против Штайнера. У того был австрийский паспорт на имя Губера. А связан он с гестапо или нет, этого никто не мог установить. Даже германское посольство.

Аммерс провел Штайнера в гостиную.

– Садитесь, Аммерс! – пригласил Штайнер, сам садясь в кресло Аммерса.

Он порылся в своей папке.

– Вы знаете, геноссе Аммерс, что главным принципом нашей работы за границей является одно – незаметность?

Аммерс кивнул.

– Мы ожидали этого и от вас. Бесшумной работы. А теперь до нас дошли слухи, что вы привлекли к своей особе ненужное внимание в случае с одним молодым эмигрантом!

Аммерс вскочил со стула.

– Это – самый настоящий преступник! Он довел меня до болезни. После него я совсем разболелся и сделался всеобщим посмешищем… Этот оборванец…

– Посмешищем? – резко перебил его Штайнер. – Всеобщим посмешищем? Геноссе Аммерс!

– Не всеобщим, не всеобщим! – Аммерс понял, что допустил ошибку и от волнения совсем запутался. – Посмешищем только в моих собственных глазах. И я думаю…

Штайнер словно буравил его взглядом.

– Аммерс, – сказал он медленно, – настоящий член партии никогда не кажется смешным даже самому себе! Что с вами, Аммерс? Неужели демократические крысы уже затронули ваши убеждения? Посмешище! – такого слова для нас вообще не существует! Пусть другие будут посмешищами в какой угодно степени, но только не мы! Вам это ясно?

– Да, конечно, конечно! – Аммерс провел рукой по лбу. Он уже видел себя наполовину в концентрационном лагере, посаженным, чтобы освежить свои убеждения. – Ведь это – только несчастная случайность. В остальных случаях я был тверд, как сталь. Моя верность партии непоколебима…

Штайнер дал ему выговориться. Потом остановил:

– Хорошо, геноссе! Думаю, что этого больше не повторится. И не обращайте внимания на эмигрантов, понятно? Мы рады, что избавились от этих людей.

Аммерс усердно закивал. Потом он встал и достал из буфета хрустальный графин и две серебряные с внутренней позолотой рюмки на высоких ножках, специально предназначенные для ликера. Штайнер с брезгливой гримасой на лице наблюдал за всеми этим приготовлениями.

– Что это? – наконец спросил он.

– Коньяк… Я думал, что вы хотите немного освежиться.

– Коньяк такими рюмками пьют только члены общества трезвенников, Аммерс, – сказал Штайнер немного веселее. – Или когда коньяк очень плохой. Дайте мне обычную, не слишком маленькую рюмку.