На невольничьем рынке девушку купил за умеренную цену один вельможа, жене которого нужна была служанка. Нофрет была не красавицей, но высокой и сильной не по возрасту благодаря снисходительному отцу, компании братьев и возможности носиться на свободе по лесам больше, чем подобает знатной хеттской девушке.

Она решила — еще до того, как ее, разъяренную и голую, выставили на продажу, — что постарается извлечь все возможное из любой судьбы, какую бы ни дали боги. Она сердилась на себя и на богов, потому что охотилась слишком далеко от дома и знала это, как знала и то, что на границе с Митанни попадаются разбойники. Девушку одолевали и стыд, и упрямство. Ей не хотелось, чтобы отец и братья узнали, какую глупость она совершила. Пусть думают, что она погибла. Лучше смерть, чем рабство. Лучше даже рабство, чем насмешки братьев и гнев отца.

В первую же ночь после похищения она попыталась убить себя. Ей снова удалось добыть кинжал, но на этот раз разбойники были настороже. Они посмеялись, связали ее покрепче и приставили к ней стражника. Их насмешки произвели странное действие: гнев ушел куда-то вглубь души и сделал ее холодной.

Тогда она поклялась, что будет жить — жить, преуспевать и станет совершенно другой. Ее имя в Великой Стране Хатти забыто. Она больше никогда не произнесет его. Пусть ее называют как хотят — по большей части, «эй, ты!», или «хеттская потаскуха», или еще как-нибудь нелестно на гортанном языке Митанни. Все уже неважно. Это ее не трогает и ничего не меняет.

Прислуживать новой хозяйке оказалась просто, как только она освоила свои обязанности. Но быть служанкой у знатной госпожи в Митанни было до невозможности скучно. Единственным развлечением был хозяйский сынок, материнское сокровище, миловидный пухлый юнец, убежденный в своей неотразимости для женского пола. Нофрет же нашла, что устоять против него совсем нетрудно.

Однако она была слишком наивна, полагая, что достаточно будет часто и недвусмысленно повторять «нет». Но, как объяснил ей юный господин, рабыне не позволено говорить «нет».

В конце концов он оставил ее в живых, в основном потому, что боялся слез и упреков матери. Его мать была очень мягкосердечна и не выносила зрелища смерти, даже смерти раба. Что еще удивительнее, он даже не приказал изувечить ее после всего, что ему пришлось выслушать и вытерпеть. Юнец оказался достаточно умен — и достаточно коварен он прекрасно понимал, что гораздо проще и быстрее избавиться от непокорной девицы, если ее нос, уши и грудь останутся целы и невредимы.

Нофрет посмеивалась в душе, вспоминая, как он приволок ее к управляющему отца и приказал отправить с остальными дарами к царю Египта. Голос у него срывался, как у мальчишки.

Оказалось, что девушке очень полезно вырасти в компании мальчишек — точно знаешь, что сказать, где и когда, а потом сплюнуть сквозь зубы.

Ее злорадная улыбка напугала нежный цветок Митанни, притулившийся рядом с ней, девушка захныкала. Нофрет вздохнула. Женщины Великой Страны Хатти не имели ничего общего с этими хрупкими созданиями. Они высоко держали голову и ступали гордо, даже если были рабынями.

Хетты прошли, не заметив одинокую соотечественницу среди толпы рабов из Митанни. Один из чиновников, руководивших движением процессии, шагал вслед за ними. Его пышный парик съехал набок, обнажив бритый череп; казалось, он в рассеянности сдвинул его с места. Выглядел он довольно забавно. Нофрет заметила, что египтяне, на взгляд чужеземца, недурны с виду. Вполне можно привыкнуть к мужчинам, стройным, как мальчики, с гладкими коричневыми телами.

Царский распорядитель был слишком озабочен своими делами, чтобы присматриваться к девушке, хотя и заметил ее.

— Иди на свое место, — сказал он коротко. — Сени, госпожа Кийа хочет видеть тебя после того, как ты представишь эту партию.

Сени, несмотря на свое египетское имя, была родом из Митанни. Как и все остальные, кроме Нофрет, она слегка поклонилась. Распорядитель уже повернулся, ожидая, когда все пойдут за ним. Сени быстро выстроила девушек по росту, возрасту и миловидности — так что Нофрет оказалась позади, поскольку была высокой и длинноногой, как молодая дикая лошадка, — и повела их вперед, словно войско на приступ.

Нофрет кое-что слышала о войнах. Там было много долгого ожидания под палящим солнцем и мало настоящей драки. Распоряжения Сени заставили Нофрет выйти из тени, и это было неприятно. Нофрет завидовала вельможам под навесами и зонтиками и царю в его большом золотом павильоне. Рабам таких удобств не полагалось. Они должны были стоять под палящим солнцем, пока им не разрешат двинуться вперед.

— Солнце — его Бог — сказала одна из девушек, стоящих рядом с Нофрет. Она была мечтательницей; ей бы лучше стать жрицей, но ее семья сочла более выгодным для себя отправить ее к египетскому царю. Он и сам был мечтателем, как говорили люди, если не называли его впрямую сумасшедшим.

— Он поклоняется солнцу, — пробормотала мечтательница. — И не ставит никого из богов рядом с ним. Ох, как они злы, бесчисленные боги Египта!

— Тише, — сказала девушка с другой стороны от Нофрет. — А то она услышит.

Все, даже Нофрет, опасливо покосились на Сени. Она очень заботилась о поддержании порядка в своем отряде. Самые молоденькие пытались сопротивляться, если у них хватало смелости, и хныкали, если не хватало.

Нофрет не собиралась делать ни того, ни другого. Вокруг было стишком много интересного. Весь свет собрался здесь, принося почести царю Египта, Аменхотепу, сменившему имя на Эхнатон во славу своего Бога. Он царствовал уже больше десяти лет, но в Двух Царствах Египта часто были два царя — старый и молодой, — два двора и два дворца и даже — в те времена — две столицы. Теперь старый царь умер, и Эхнатон правил один, вместе со своей царицей, красоту которой воспевали даже в Великой Стране Хатти.