– Что такое? – разом воскликнули мы с сэром Генри.

Шерлок молча и, как мне показалось, пытаясь подавить охватившее внезапно его волнение, опустил голову. Черты лица Холмса все еще были напряжены, зато глаза радостно блестели.

– Простите мне восхищение дилетанта, – заговорил он, показывая на портрет, висящий на стене напротив. – Уотсон утверждает, что я ничего не смыслю в искусстве, но, полагаю, это он говорит из зависти. Просто вкусы наши во многом не совпадают, мы по-разному смотрим на картины. Какая замечательная серия портретов.

– Рад, что они вам понравились, – ответил сэр Генри, удивленно разглядывая моего друга. – Но, по правде сказать, я тоже не большой знаток живописи, мне больше по душе лошади или бычки. Вот тут я могу кое-что сказать. Значит, вы находите время и для искусства? Любопытно, любопытно….

– Да, и я могу с одного взгляда определить кисть художника и ценность той или иной картины. Например, портрет вон той дамы, в голубом платье – это работа Кнеллера. Полного джентльмена в парике рисовал, вероятнее всего, Рейнолдс. Полагаю, это все семейные портреты?

– Да.

– И вы всех знаете?

– Берримор натаскивал меня, и думаю, кое-что из его уроков усвоил.

– Тогда скажите, кто это вон тот джентльмен, с подзорной трубой?

– Это – адмирал Баскервиль, правая рука Роднея, герой Вест-Индской кампании. Рядом с ним портрет мужчины со свитком в руках. Это – сэр Уильям Баскервиль, председатель Палаты Общин при Питте, тогдашнем премьер-министре.

– А вон тот кавалер, напротив меня? Кто это?

– А, да. Вам следует о нем узнать. Это и есть источник всех моих несчастий, тот самый нечестивец Гуго Баскервиль, который и отвязал собаку Баскервилей. Из-за него все и началось. Этого предка нескоро забудешь.

Я с интересом разглядывал портрет.

– Конечно, выглядит он свирепо, но я бы затруднился сказать, что это отпетый негодяй. Глаза у него довольно умные. По сравнению с гнусным злодеем, которого я себе представлял, этот – просто милашка.

– Сомнений в подлинности портрета не может быть. Имя художника и дата, тысяч шестьсот сорок седьмой год, стоят на холсте.

Холмс не заговаривал больше о портрете. Картина определенно ему понравилось, он то и дело поднимал глаза и рассматривал портрет. Уже наступила ночь, когда сэр Генри отправился в свою комнату, а мы с Шерлоком все продолжали сидеть в курительной. Как только дверь за баронетом закрылась дверь, я сразу же спросил друга, чем вызван столь повышенный интерес к портрету зловредного Гуго Баскервиля. Шерлок взял со стола свечу и повел в банкетный зал. Там он осветил нижнюю часть портрета и спросил меня:

– Вы ничего не замечаете?

Я смотрел на лицо, слегка затемненное широкополой шляпой с пером, на забавные кудри, белый кружевной воротник, на волевое лицо с тонкими аристократическими губами, властными складками у рта и строгим взглядом. Это было лицо человека упорного и, наверняка, вспыльчивого, но никак не распутника и хладнокровного убийцы.

– Ну что? Кого он вам напоминает?

– Челюсть вроде бы такая же, как у сэра Генри.

– В этом сходства как раз очень мало, – ответил Шерлок Холмс и, подставив к картине стул, взгромоздился на него. Держа в левой рукой свечу и освещая ею портрет, Шерлок Холмс правой закрыл шляпу и кудри.

– Боже мой! – воскликнул я, увидев перед собой лицо Стэплтона.

– Ага, вот видите? Я-то сразу это заметил, мой глаз куда тренированнее вашего. Нужно смотреть на лица, а не на волосы и детали одежды. Детектив должен быть способен узнать преступника в любом обличье, хоть в гриме.

– Поразительно. Такое впечатление, что портрет рисовали со Стэплтона.

– Да, интересное отступление. И внешнее и духовное сходство просто впечатляющее. Как видите, чтобы поверить в переселение душ, абсолютно необязательно читать соответствующие книги, нужно просто почаще глядеть на семейные портреты. Стэплтон – потомок Баскервилей, это совершенно очевидно.

– С определенными видами на наследство, – добавил я.

– Ну, разумеется. Вот так, Уотсон. С помощью портрета мы раскрыли загадку мотивов преступлений. А теперь он у нас в руках и, клянусь вам, что завтра к вечеру, когда мы накроем его, он будет столь же беспомощен, как любая из его бабочек. А потом булавка, бумажка, ярлычок – и Стэплтон пополняет собой мою коллекцию на Бейкер-стрит, – Шерлок разразился смехом, в котором звучало грозное веселье. А поскольку это случалось не часто и, как правило, очень неожиданно, я в такие минуты всегда вздрагивал и ощущал некоторую тревогу. Нервозности добавляло и еще одно обстоятельство – сознание того, что кое-кому от этого смеха не поздоровится.

Проснулся я очень рано, но Холмс встал гораздо раньше меня. Я еще только одевался, когда он зашел ко мне в комнату.

– Вставайте, вставайте, Уотсон. Сегодня у нас с вами выдастся хлопотливый денек, – заметил он, радостно потирая руки и предвкушая финал. – Все готово, скоро начнется погоня, – сообщил он. – К вечеру мы все уже увидим, как затрепещет в сетях наша большая худощавая дичь. Если, конечно, не ускользнет через ячейки.

– Вы уже были на болоте?

– Я был на почте, отослал сообщение в полицию о смерти Селдона. Думаю, докучать нам никто не будет. Потом я связался с моим верным Картрайтом, который, как собака на могиле погибшего хозяина, сидел у входа в мою пещеру. Мне пришлось сообщить ему, что я жив, иначе бы он места себе не находил от горя.