Ранним утром следующего дня Ирена встретилась со «Старым доктором» в Доме сирот на Сенной, 16, в котором кипела бурная деятельность и царило аномальное для гетто веселье. Корчак, худой, пожилой человек с седой козлиной бородкой, после ареста за отказ носить повязку и жестоких избиений в гестапо ходил с палочкой. Он внимательно рассматривал Ирену своими светло-голубыми глазами, и Ирена чувствовала его силу, несмотря на не очень-то внушительную внешность. Она выразила свое восхищение его деятельностью, а потом рассказала о стоящей перед ней дилемме.

Выслушав ее, он даже засмеялся:

– Что вы хотите сделать?

Ирена рассказала о начатой немцами очистке арийской части города от нищих и о том, как она обнаружила среди них детей еврейского происхождения.

– Знаю, это звучит дико, – сказала Ирена, – но мне нужно переправить этих детей обратно в гетто.

– Но почему бы им не остаться там, где они сейчас? Не лучше ли продолжать прятать их на арийской стороне?

Она объяснила, что на Добрачинского начали сильно давить и что ему необходимо доказать, что детей вернули в гетто.

– Сейчас они все во временных убежищах… и смогут пробыть там неделю – две от силы. Я просто надеялась, что…

– Все мы надеемся. И только благодаря этой надежде и продолжаем жить, – он вынул из-за уха карандаш, лизнул грифель и начал записывать на бумажке какие-то цифры.

Потом он посмотрел на нее так странно, что Ирене стало как-то не по себе. Создавалось впечатление, что он готов не только отказать ей в ее просьбе, но еще и вынеси какое-нибудь серьезное порицание.

– Почему вы все это делаете, пани Сендлер? Вас же могут расстрелять.

– Я социальный работник. Это мой профессиональный долг.

Корчак снова засмеялся:

– Нет, пани Сендлер. Я уверен, что дело совсем не в этом. Я спрашиваю вас не о профессиональном долге, а об эмоциях. Некоторые люди видят в такой деятельности способ борьбы с немцами… или, если угодно, возможность им мстить. А что видите во всем этом вы?

Она рассказала ему о своих родителях, о том, каким примером служил ей отец.

– Я не могу терпеть чужих страданий, а никто теперь не страдает больше еврейских детей. Я просто делаю то, что должен делать любой порядочный человек.

Корчак снял очки и протер линзы несвежим носовым платком. Он посмотрел на Ирену до невозможности усталыми голубыми глазами.

– Талмуд и Каббала [70] говорят, что в мире есть 36 праведников, ради которых Бог поддерживает жизнь этого мира даже в самые варварские времена. Ни один из этих 36 не знает о том, что он таковым является. На самом деле, когда кто-то объявляет себя праведником, можно быть совершенно уверенным, что им не является, потому что демонстрирует свою нескромность. И это блаженное неведение заставляет всех нас стремиться жить так, как должен жить праведник. Может, вы и есть одна из этих 36?

– Я могла бы сказать то же самое и про вас, доктор Корчак. Я так понимаю, что у вас была возможность покинуть Польшу, но вы предпочли остаться ради детей.

– Немцы терпеть не могут, когда люди отказываются их бояться. – Он опустил глаза на бумажку с вычислениями. – Тридцать два ребенка? Это очень большие затраты. А как вы предполагаете переправить их в гетто? Подозреваю, это будет почти так же опасно, как пытаться вывезти их отсюда.

– Я найду способ, – с вызовом ответила Ирена.

Она знала, сколько у него есть причин отказать ей в помощи… это поставит под удар весь Дом сирот, у него и так не хватает сил и средств, ему будет нечем их кормить.

Он закрыл глаза и кивнул:

– Мне надо навести справки. Позвоните мне сегодня немного попозже.

К изумлению Ирены, он согласился принять детей уже на следующую ночь. Мальчишка по кличке Хирш, совсем юный, но уже многоопытный контрабандист, рассказал Корчаку о том, что в стене, окружающей расположенную на арийской стороне церковь Благовещения, на улице Лешно есть пролом. Луна в эту ночь будет совсем молоденькая, и начать операцию можно будет сразу после наступления комендантского часа.

Ирена поручила десяти связникам до комендантского часа забрать по три-четыре ребенка из временных убежищ на арийской стороне и привести к церкви. Ночному сторожу щедро заплатили за то, что он закроет глаза на происходящее. Стена каменным аппендиксом врезалась в квартал гетто, чтобы исключить из него церковь с маленьким двориком и несколькими другими зданиями. Прибыв на место,