«Вот где мы сейчас должны быть, – словно говорил он. – А теперь давай посмотрим нашу рукопись».

Перечитав написанное перед операцией, я приуныла. Несмотря на положительный прогноз, меня не покидала мысль о том, что роман о Клео может стать моей последней книгой. В результате страницы буквально излучали депрессивный настрой и жалость к себе. Но сейчас я больше, чем когда-либо, хотела писать о чуде жизни. С Джоной на коленях, я затаила дыхание и нажала «delete». Тысячи слов – половина книги – растворились в киберпространстве.

Сделав это, я уставилась на экран. И приступила к работе.

Порой мне казалось, что Джона принадлежит к породе писательских котов. Каждое утро он царапал дверь в кабинет, пока я его не впускала. Затем усаживался ко мне на колени, мурлыкал, засыпал и лежал неподвижно несколько часов кряду. Когда я пыталась встать, чтобы размять ноги, он просыпался и неодобрительно фыркал.

К середине дня я уставала настолько, что сил хватало только на просмотр телешоу. Впрочем, Джона такое времяпрепровождение вполне одобрял. Он предпочитал передачи о диких животных и – по неизвестным мне причинам – современные танцы. Но больше всего ему нравился сериал «Комиссар Рекс». Едва завидев исполнявшую главную роль немецкую овчарку, Джона бежал к телевизору и неотрывно следил за каждым ее шагом. Зато, когда я смотрела викторины, он зевал со скучающим видом, словно просил переключить канал.

Будучи мужчиной до мозга костей, Джона обожал всякие механизмы. Единственное, что привлекало его больше сливного бачка, – принтер. Стоило тому пробудиться к жизни, как кот тут же забирался на крышку и принимался шлепать лапой по теплым страницам.

В перерывах между художественным раздиранием ковров и покорением штор Джона наслаждался ролью помощника главного редактора. Мы с ним прекрасно сработались.

Мне бы следовало догадываться, что долго это не продлится.

В те дни мои контакты с человечеством ограничивались официантами в кафе напротив. Они интересовались, как идут дела с книгой, и снабжали меня пластиковыми стаканами с главным писательским топливом.

Однажды утром я вернулась домой с кофе в руках и обнаружила, что кто-то разгромил мой кабинет. Корзина для бумаг перевернута. Фотографии свалены с книжной полки. Вставленная в рамку вырезка из газеты 1949 года, где говорилось о мамином таланте, лежит в осколках.

Но хуже всего пришлось моей клавиатуре. Четыре клавиши выдрали с мясом и раскидали по полу. Я быстро нашла Z, F и P. Четвертой и наиболее пострадавшей оказалась буква E – самая популярная в английском языке.

– Джона! – взревела я.

Из-за двери кабинета высунулась пушистая мордочка. Кот смерил меня холодным синим взглядом – и зарычал в ответ.

Смысл послания был ясен. Я слишком много времени провожу за компьютером. А Джоне нужно больше внимания, чем какой-то глупой машине.

Наш ангельский кот в мгновение ока превратился в маленького демона.

После того что Джона устроил в моем кабинете, я перестала его туда пускать. В отместку он сидел под дверью, пока я работала, и громко мяукал, что тоже было невыносимо.

Решив, что нужно как-то контролировать потребность Джоны во внимании, я разработала план. Если я с утра выдам ему дневную порцию ласки, он успокоится и оставшееся время будет вести себя адекватно.

Джона обожал, когда его гладили; я предположила, что двести раз – оптимальное количество поглаживаний. Кот дрожал от удовольствия и впивался когтями мне в ногу, не зная, что все хорошее быстро заканчивается.

– Ну, вот и все, – сказала я, опуская Джону на пол.

Но у него было другое мнение на этот счет. Двести раз – недостаточно для «гладильной» нормы. Кот запрыгнул мне на колени и потребовал продолжения. Более того, он прекрасно понимал, что на уме у хозяйки. Когда я снова опустила его на пол, он рванул к кабинету и попытался проскользнуть передо мной.

Этот кот контролирует мою жизнь. Если бы Лидия осталась дома, она бы знала, как справиться со своевольным животным.

Хотя я целыми днями занималась рукописью, организацией свадьбы и приготовлением ужинов для Филиппа и Катарины, это не мешало мне тосковать по неуловимому запаху ладана на лестнице. Я все ждала, что Лидия распахнет дверь, крикнет: «Ха! С первым апреля!», – и окажется, что ее отъезд был всего лишь шуткой. Только на дворе был не апрель, а ноябрь…

Мы постепенно привыкли к непредсказуемым звонкам со Шри-Ланки. Если разговор внезапно обрывался, это не значило, что Лидия обиделась и повесила трубку. Она не всегда знала, когда сможет позвонить в следующий раз: иногда телефон в монастыре не работал по несколько недель, особенно в дождливые месяцы. В такие моменты я мечтала забрать оттуда излишек воды, погрузить ее на корабли и отвезти в Австралию. Засуха набирала обороты, и летом нам грозили лесные пожары.

Когда телефон в монастыре оживал, я расспрашивала Лидию, чем она занимается. До сих пор она преподавала английский монахам, посещала больницы и приюты для детей и, конечно, медитировала. Я изо всех сил пыталась представить ее жизнь на Шри-Ланке, но в голове не было ни единого образа, от которого я могла бы оттолкнуться. Чем там пахнет земля? Любят ли эти люди мою дочь или же просто пользуются ее добротой? А вдруг все как раз наоборот и на самом деле она ими пользуется? Лидия заверила меня, что оплачивает проживание в монастыре.