Как же отозвался народ на эти слова Святителя? Народ — безмолвствовал. Но это не было тем безмолвием ужаса и осуждения кровавого убийства, которое имел в виду Пушкин в «Борисе Годунове». Это было равнодушное и трусливое безмолвие. Конечно, были те, кто искренне скорбел по убитому Государю, кто оставался ему предан даже ценою жизни. Но не они определяли тогда отношение к убитому Царю.

Марина Цветаева вспоминала об июльских днях 1918 года: «Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный вскрик: „Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!“ Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (тоже!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отворачивают глаза — куда? Да так, в пустоту…». [1326]

То же самое писал граф Коковцов: «20-го июля или около этого числа, в официальных большевистских газетах появилось известие: об убийстве Государя в ночь с 16-го на 17-ое июля в Екатеринбурге, по постановлению местного Совета солдатских и рабочих депутатов. Приводилось и имя председателя этого подлого трибунала — Белобородова.

Говорилось тогда об убийстве одного Государя и упоминалось, что остальные члены Его семьи в безопасности.

Я не скрывал своего взгляда и говорил многим о том, что думал, и когда мы узнали, что Их увезли в Тобольск, и потом появилось известие, что на Екатеринбург двигаются чехословаки, нечего было и сомневаться в том, какая участь ожидает их.

На всех, кого мне приходилось видать в Петрограде, это известно произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть „народом“ — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал.

В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями…

Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: „давно бы так“, „ну-ка — поцарствуй еще“, „крышка Николашке“, „эх, брат, Романов, доплясался“ — слышались кругом, от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали. Видно было, что каждый боится не то кулачной расправы, не то застенка». [1327]

Но что говорить о них, простых людях, несчастных и обманутых, которых та же Цветаева называла: «малыми, слабыми, грешными и шалыми, в страшную воронку втянутыми», если так называемая «совесть» нации, интеллигенция, соревновалась друг с другом в глумлении над убитым Самодержцем.

«Щупленького офицерика не жаль, конечно… он давно был с мертвечинкой», — так отозвалась об убийстве своего Царя поэтесса Серебряного века Зинаида Гиппиус.

Маяковский в 1928 году в стихотворении «Император»глумливо описывал приезд еще до революции Императора Николая II в Москву и писал, что в ландо с молодым военным «в холеной бороде»сидели «как чурки, четыре дочурки», это о Великих Княжнах, к тому времени уже 10 лет как убитых. [1328]

В течение года мучений заключенной Царской Семьи русская интеллигенция продолжала глумиться над ней, равнодушно внимала революционной клевете и даже порой спокойно обсуждала возможность убийства Государя. Так писательница Тэффи писала в газете «Новое Слово» 26 июня 1918 года, то есть меньше чем за месяц до убийства Царской Семьи: «Об убийстве Володарского говорить и писать будут очень много, больше чем о предполагаемом убийстве Николая Романова». [1329]

Для Тэффи, конечно, большевистский демагог Володарский тогда представлялся намного более интересной личностью, чем свергнутый Царь, слухи, об убийстве которого, постоянно циркулирующие в газетах, уже успели набить оскомину.

Кстати, и Коковцов пишет: «сказать, что известие это(об убийстве Государя. — П. М.) поразило меня своей неожиданностью, я не могу. Еще в бытность мою на Кавказе, когда мне приходилось слушать кругом меня самые определенные надежды на близкий конец большевизма, я всегда говорил по поводу перемещения Царской семьи в Тобольск, что это — начало страшного конца, и что гнусная расправа с нею — только вопрос времени».Какое-то поразительно равнодушное отношение к Царской Семье чувствуется в этих словах! Они говорят о том, что русское общество большей своей частью смирилось с неизбежностью убийства не только своего Государя, но и его Семьи. «Бессмысленное очерствение», о котором пишет граф Коковцов, охватило Россию. Царская Семья, столь любившая русский народ, причем не какой-либо «платонической», а вполне реальной действенной любовью, была выдана своим народом в руки изуверов на поругание и мучительную смерть. «Покинутая Царская Семья»— это название книги корнета Маркова как нельзя лучше отражает суть преступления всех сословий русского народа перед ней, этой Семьей Императора Николая II. Подобно Спасителю, во все время своего Крестного пути и восхождения на Голгофу, Царская Семья была почти всеми покинутой. Лишь горстка верных оставалась с Ней до конца. Император Николай II, Императрица Александра Федоровна и Августейшие Дети любили жизнь во всех ее проявлениях. Любили землю, деревья, цветы, птиц и животных. «Il faut les laisser vivre!» [1330], — кричал маленький Цесаревич, наблюдавший за рыбной ловлей и пораженный видом мучений задыхающейся без воды рыбы. [1331]Добрый мальчик! В России не нашлось ни одного человека, который бы крикнул кровавому изуверу, убивавшему Тебя: «Il faut le laisser vivre!», который остановил бы преступную руку. Цветаева, мечущаяся, одержимая, порой богохульная, и в то же время одна из самых духовно одаренных людей русской творческой элиты, уже тогда, в 1917 году, призывала:

Но России не было дела до своего Царевича, умиравшего в подвале Ипатьевского дома. Она была занята увлекательным делом: братоубийственной войной. Убийство Царской Семьи прошло как-то незаметно и буднично, говоря словами Патриарха Тихона, словно это было убийство какого-то разбойника. И почти никто не заметил, как с убийством Царской Семьи скрылась до срока, как Град Китеж, Святая Русь и на ее месте оказалась мертвящая Совдепия. Наступило время такого ужаса, такой безысходности, какое никогда не знавала Русь. И дело было не только в том, что страна была залита кровью, что миллионы крестьян, дворян, рабочих, священников, офицеров, служащих, гимназистов, малолетних детей были загублены, замучены, растерзаны бандой изуверов, но в том, и это главное, что с убийством Царской Семьи ушел тот дух, который и делал Россию отличной от иных стран, тот дух, который Пушкин называл «Русским Духом». Дух этот был Дух Христов, и только будучи преисполнена этим Святым Духом может быть Россия — Россией. Царская Семья, особенно Государь Николай II, была державным воплощением этого духа. Они символизировали собой верность России Христу-Спасителю и верность Ему ставили выше жизни и выше смерти. Именно за эту верность Христу ненавидели Николая II антихристы всех мастей и всего мира, именно за эту верность вели они с ним смертельный бой, именно за эту верность они замучили его и всех его близких. В этом смертельном противостоянии Царя и антихристов русское общество не было на стороне Царя. Оболваненное и жестоковыйное, оно, как и иудейский народ 2000 лет тому назад, возопило к новоявленным пилатам: «распни, Его!»