Соседка тут же высовывает голову, но, открыв было рот, шевелит извилинами и догадывается: это не ее позвали, а…курицу.

— Наконец-то! Фу-у-ух, — схватив окончательно обезумевшую птицу за крылья, бабушка с победным видом поворачивается. — Сейчас она у меня денек посидит без еды, очистится, а потом я знаю, что с ней делать!

Лутфие скрывается, не в силах ничем ответить на такой сокрушительный удар.

Вечером на ужин мы ели бабушкино коронное блюдо, «курицу с рисом», по-другому — деревенское харчо с орехами, уцхо-сунели и кинзой. Аромат дурманит голову и смягчает душу.

— Теперь она сто раз подумает, прежде чем моих детей трогать. — Бабушка режет свежий хлеб, и корочка аж повизгивает под ножом. — А землю она так и не отдаст, — вздохнула бабушка.

Папа дипломатично промолчал и налил вина.

— Если твой папа хотел на старости лет игрушку, родил бы себе еще и мальчика, — желчно говорит бабушка, не одобряя папиного стремления обучить меня мужским делам.

Папа учит меня водить машину, правда — до педалей я достаю с большим трудом, поэтому решено отложить шоферство на годик, а пока я съела ему мозг чайной ложечкой насчет ружья.

О, какая острая зависть гложет меня каждый раз, когда настает сезон охоты, и ранним утром папа с такими же, как он, стрелка́ми, надевает высокие сапоги, непромокаемый плащ, ягдташ, патронташ и — самое главное! — перекидывает через плечо ружье, начищенное шомполом и ухоженное, как танцовщица варьете «Фридрихштадтпалас»!

Собаки обезумевают от восторга и прыгают выше себя, через голову и обратно. В стылом осеннем воздухе пахнет порохом и мокрой псиной.

— Па, — совершенно не надеясь на понимание, завожу я круглую песню — может, пробью дыру в голове, и папа сдастся.

— Дурочка, что ли, — свирепеет папа, — еще не хватало сопливую девчонку таскать по болотам. Промокнешь, потеряешься, плакать начнешь — где мне с тобой возиться!

— Не буду плакать, па, ты что, — цепляюсь бульдожьей хваткой за малейший край слабины.

— Если ты только посмеешь на охоту пойти, уеду, и духу моего здесь не увидите! — на всякий случай предупреждает бабушка, собирающая на кухне провиант для охотников.

Папа делает мне большие глаза и пожимает плечами — дескать, я бы рад, но сама видишь, дело казуистическое.

Провожаю взглядами машину, высунув нос через ворота, бреду в дом.

Пока они меня побеждают, но мысль работает, и вскоре придумывается новая стратегия: надо двигаться не нахрапом, а поэтапно, стэп бай стэп [23] .

— Па, стрелять-то меня можешь научить? — подбираюсь я к уставшему отцу семейства.

— Шустрая какая, — сонно прикрыв веки, говорит папа. — Сначала разбирать-собирать-чистить научись.

Маскируя внутренние фейерверки, молча киваю.

Папа зря надеялся, что я забуду, поленюсь или отложу — утром встала над душой, как кредитор с просроченным векселем.

— Дай хоть побриться, — возмутился он. Я покладисто жду и наблюдаю, как вкусно скрипит бритва по лицу, пропахивая на пенном поле чистые борозды. Бабушка одним ухом слушает нас, но мы в сговоре и друг друга выдавать не намерены, потому что влетит обоим, и не один раз.

В папиной комнате на кровати разложено разобранное ружье. Скрепя сердце, учу детали, сборку-разборку, потом папа дает чистить «Гекко» шомполом — это уже ближе к делу!

— Теперь сделай мне пыжи, — переходит на следующую ступень папа.

Вздыхаю, но прилежно режу обложки старых учебников на пыжи специальной штучкой: как-никак это приближает меня к вожделенной цели.

— Итак, — папа обстоятелен и сверхосторожен, — упираешься прикладом в плечо. Плотно упираешься! Потому что будет отдача, и чтоб тебе плечо не снесло.

Еле держу тяжеленное ружье на весу, но терплю — если сейчас не оправдаю оказанного мне высокого доверия, прощай, охота!

— Так, во что стрелять будем? — Папа оглядывает из окна окрестности. — Смотри — вон на винограде длинный усик, видишь?

— Ага. — Еле выцеживаю, подрагивая руками.

— Наводим цель… мушка ровно посередине… все на одной линии… нажимай курок!

Залпом меня, во-первых, оглушило, во-вторых, отбросило к стене, в третьих — плечо-таки получило свою долю экстрима. Но кого это волновало — папа и я высунулись наружу и заорали:

— Попала!!!

Потом папа посмотрел на меня, я — на него, и мы сообразили, что звук наверняка слышали не только мы.

— Скажу, что в ворону стрелял, — придумал папа.