Вечером того же дня Даннет и Генри сидели, уединившись, в дальнем углу холла Вилла-отеля Чессни. На лице Даннета было свойственное ему замкнутое выражение. Генри, казалось, был несколько растерян, хотя было ясно, что его острый от природы ум усиленно старается оценить данную ситуацию и приспособиться к назревающей новой. Сейчас он прилагал все усилия, чтобы сохранить невозмутимый и простодушный вид.

— Однако же, — сказал он, — здорово вы умеете сложить все в одну строчку, мистер Даннет! — Тон почтительного восхищения перед высшим интеллектом был найден и выражен в совершенстве, но на Даннета это абсолютно не подействовало, и, конечно, Генри был удивлен.

— Если вы хотите сказать, что я выразил свои мысли коротко и ясно, Генри, то тогда вы правы — я действительно, можно сказать, уложил все в одну строчку. Так «да» или «нет»?

— О, господи, мистер Даннет! Вы и подумать человеку не даете!

Даннет терпеливо продолжал:

— О чем же тут думать, Генри? Просто скажите — «да» или «нет». Соглашайтесь или отказывайтесь.

Генри не хотелось сразу выкладывать на стол свои карты.

— А если я откажусь?

— Вот когда вы откажетесь, тогда и будем говорить, что будет, если…

Такой ответ явно обеспокоил Генри.

— Не нравится мне весь этот разговор, мистер Даннет. Как-то не так он звучит.

— Как же он звучит на ваш слух, Генри?

— Ведь, надеюсь, вы не собираетесь меня шантажировать или угрожать мне?

У Даннета был вид человека, который только что произнес, что считает до трех.

— Извините, Генри, но вы… вы просто вздор несете. Как можно шантажировать человека, который ведет такую безупречную жизнь, как вы? Ведь вся ваша жизнь чиста и безупречна, не так ли? И потом, почему, скажите на милость, я стал бы вам угрожать? — Он выждал долгую паузу. — Так «да» или «нет»?

Генри покорно вздохнул.

— Да! И будь все проклято! Мне терять нечего. За 5000 фунтов и работу в нашем марсельском гараже я продал бы в рабство и свою родную бабушку, упокой бог ее душу!

— Это было бы излишне, даже если было бы возможно. Только абсолютное молчание — и ничего больше. Вот вам справка от местного врача. Он удостоверяет, что вы страдаете сердечной недостаточностью и больше не сможете выполнять тяжелую работу… ну, скажем, водить транспортировщик.

— Последнее время я неважно себя чувствовал — это факт!

Даннет позволил себе чуть заметно усмехнуться.

— Я так и думал.

— А мистер Мак-Элпайн знает об этом?

— Узнает, когда вы ему скажете.

— И он не будет возражать?

— Если вы имеете в виду, примирится ли он с этим, то могу сказать одно: да, примирится. У него не будет другого выхода.

— Могу я узнать причину всего этого?

— Нет. Вам заплатят 5000 фунтов за то, чтобы вы не задавали вопросов. И не болтали. Нигде.

— Ну и странный же вы журналист, мистер Даннет!

— Очень странный.

— Мне говорили, что когда-то вы работали бухгалтером в этом… ну, как это называется… В Сити.

Почему вы оттуда ушли?

— Здоровьишко не позволило, Генри. Эмфизема. Есть такая легочная болезнь…

— Что-нибудь вроде сердечной недостаточности?

— В наш век страстей и стрессов, Генри, совершенное здоровье — это благо, которое дано очень немногим. А теперь вам лучше пойти и поговорить с мистером Мак-Элпайном.

Генри ушел. Даннет написал короткую записку, надписал адрес на плотном светло-коричневом конверте, метил в верхнем левом углу: «важное и срочное», вложил в него записку и микрофильм и тоже удалился.

Выходя в коридор, он не заметил, что дверь соседнего помещения была слегка приоткрыта, а следовательно, не заметил и того, что чей-то глаз следил за ним сквозь эту узкую щель.

Глаз этот принадлежал Тараккиа. Через какое-то время Тараккиа закрыл дверь, вышел на балкон и помахал рукой, подавая сигнал. Вдали, на значительном расстоянии от отеля, смутно различимая фигура в ответ тоже подняла руку.

После этого Тараккиа сбежал вниз по лестнице и встретился с Нойбауером. Они оба направились в бар и расположились там, заказав безалкогольный напитой. Их заметили и узнали по крайней мере человек двадцать, ибо Тараккиа и Нойбауер были известны едва ли меньше, чем сам Харлоу. Но Тараккиа не был бы Тараккиа, если бы обеспечил себе алиби лишь наполовину.

— В пять часов мне должны позвонить из Милана, — сказал он бармену. — Который сейчас час на ваших часах?

— Ровно пять, мистер Тараккиа.

— Передайте, пожалуйста, телефонистке, что я в баре.

Прямой путь на почту вел через узкий и короткий переулок, застроенный нежилыми, видимо, служебными строениями и гаражами. Переулок был безлюден — факт, который Даннет приписал наступлению субботнего вечера. На всем протяжении переулка, не более двухсот ярдов, безлюдье нарушала только одна фигура человека в рабочем комбинезоне, который возился с мотором автомобиля перед распахнутой дверью гаража. На голове у человека был темно-синий флотский берет, надвинутый на лоб до самых глаз, скорее на французский, чем на итальянский лад, а лицо было так выпачкано мазутом и машинным маслом, что разглядеть его было практически невозможно.