— Ничего, — сказал я, — как-нибудь сходишь. И нечего тебе так на Усачёва злиться. Ты ведь сам говорил, что раз уже вёл с дураком воспитательную работу.

— Тот не такой вредный был, — ответил Миша, немного успокаиваясь.

— Усачёв сейчас переживает. — Я почему-то уверен был, что так и есть. — По-моему, хоть и трудно, а мы его трогать не дадим. Я звеньевой и…

— Ладно, — сказал Миша равнодушно, — не нужен он никому. — Потом его, наверно, досада взяла, что я его переубедил, и он добавил: — Тебе бы у девчонок звеньевым быть…

Но на это я не стал обращать внимания.

Вечером, перед сном, когда все собрались в палатке, Жорка окликнул Усачёва:

— Хочешь, приёмчик тебе покажу?

Жорка знал несколько приёмов классической борьбы и японского бокса и часто предлагал их показать, но соглашался кто-нибудь редко. Сейчас Жоркины слова были, по-моему, началом какого-то заговора против Усачёва, потому что все, как по команде, притихли.

— Показать приёмчик? — повторил Жорка, приближаясь к Усачёву.

— Мне покажи! — вдруг сказал Миша.

— Тебе?.. — Жорка, видно, никак не ожидал такого оборота. — Что ж, идёт. Отойдём-ка от стены, — сказал он торжественно. — Так. Стань здесь, около кровати. Герка, отодвинь тумбочку. Теперь поздороваемся, Волошин. Давай руку!

— Держи!

— Раз, два, три! — Жорка сделал резкое молниеносное движение всем телом и покривился от боли.

— Ну, показывай. — Миша стоял неподвижно, слегка расставив ноги, и по-прежнему держал Жорку за руку.

— Понимаешь, ты сейчас должен был упасть, — объяснил Жорка, чуточку обескураженный.

— Так ты бы его раньше предупредил! — посоветовал Гера Ивашов.

Все рассмеялись.

— На ногах, Миша, стоишь крепко, — сказал Жорка Фёдоров покровительственным тоном. — Отпусти руку. — Он помахал в воздухе онемевшими пальцами. — Хочешь, другой приём покажу?

— Ну, давай.

— Обхвати меня покрепче. Вот. А сейчас отпустишь! — И Жорка пальцами обеих рук неожиданно сдавил Мише рёбра.

Однако Миша продолжал прижимать его к себе.

— Слушай, Волошин, отпусти-ка!.. — тяжело дыша, грубовато попросил тогда Жорка. — Руки у него железные, — отдуваясь, сообщил он нам. — А вообще-то, когда я тебе на рёбра надавил, ты от боли, понимаешь, сразу должен был отпустить.

— Так не было боли, — сказал Миша.

— Неважно, должна была быть, — возразил Гера, подражая Жоркиному тону, и подмигнул нам.

— А больше ничего показать не хочешь, Фёдоров? — полюбопытствовал Миша.

— Нет, поздно уж, спать пора, — ответил Жорка и притворно зевнул.

— Утомился! — объяснил кто-то, а все расхохотались, и даже Усачёв несмело улыбнулся. Мне захотелось подбодрить его, но подходящие слова как-то не попадались на язык.

— Ничего, брат… — сказал я.

Усачёв меня понял.

— Нет, мне здесь жизни не будет, — ответил он тихо, — потому что ребята такие…

А на утренней линейке хватились — Усачёва не было. Обегали весь лагерь, но его не нашли.

Начался переполох.

Пробовали Усачёва искать рядом, в городке. Но там ни на почте, ни на улицах, ни в парке санатория лётчиков его не было. Первый автобус на Симферополь ещё не отходил, а среди пассажиров, ожидавших отправления, Усачёва не оказалось.

Леонид Фёдорович прежде всего, очень волнуясь, спросил, возможно ли, что Усачёв ещё до отбоя пошёл купаться. Но, когда он узнал, что Усачёв исчез, захватив с собой бинокль, он немного успокоился. Ясно, что идти купаться с биноклем даже Усачёву в голову не пришло бы.

Георгий Борисович сказал, что если к двенадцати часам дня Усачёв не отыщется, то придётся дать телеграмму его родителям и заявить в милицию. Ирина и вожатая девочек пошли по шоссе в направлении Симферополя, надеясь, что набредут на след беглеца. Мы много раз обшарили лагерь вдоль и поперёк. Потом, когда всё уже было обшарено, начали просто без цели слоняться по парку из конца в конец. Встречаясь, все поминутно спрашивали друг друга:

— Ничего не слышно?..

Но слышно ничего не было.