Шрифт:
Оное художество имело знатный вид и было достойно всякого удивления. Дело же, кое оно произвело, казалось Вертухину нечистым и худо исполненным. Надо было изрядные усилия приложить, дабы сей оглоблей человека до смерти не убить. Вертухин, ступая в глубокий огородный снег, будто журавль, обогнул хлев.
Повернув за угол, он перво-наперво понял, что сей хлев не Якову Срамослову принадлежит, а его соседу.
Следственно, и свинья была соседская.
Яков Срамослов обменял на барана соседскую свинью! Вот подлец-то уж подлец. Просто подлее подлого!
Выходило, что Вертухин с Кузьмою этой ночью наипервейшие в Гробовской крепости воры оказались. Воистину удивления достойно было, как его не убили, а только звонкою шишкою наградили. А толкал-то в окошко сию огромную оглоблю, верно, мужик дюжий, мог Вертухину голову вовсе с плеч свернуть.
Вертухин в большой претензии на окна Якова Срамослова посмотрел. Сии художества следовало наградить достойно.
Но затевать суды было не ко времени.
Тут глаза Вертухина зацепились за тропку, идущую к хлеву. Он подошел ближе. В остром свете луны ясно были видны на тропе отпечатки бабьих полусапожек с каблуками, крестьянских котов. Вот они прошли туда, а вот обратно. Вертухин взволнованно наклонился над тропкой. Других следов этой ночью здесь никто не оставлял. А эти вот прошли туда, а вот обратно.
Следственно, покушалась на его здоровье баба!
Но они с Кузьмою не видели здесь не только бабы, но даже драной кошки. Не забралась же она в хлев, когда они еще только надували барана.
Не то диво, что его с белого свету извести хотят, а то, что руками баб это делают. А вить к бабам у него такая горячая склонность имеется, что дороги зимние под его ногами тают.
Но смерти его в первую очередь убийца Минеева желать мог. Следственно, и Минеева убила баба?
Мысли у Вертухина путались и расползались, как выпавшие из мешка змеи.
На минуту он засомневался, сам-то ли он мужчина теперь. Он ощупал себя. Нет, пока мужчина.
И тут вспомнил Вертухин напутствие Шешковского, как он его из кабинета провожал:
— Дело, друг любезный, опасное. Погибели твоей многие желать будут. Особо следи, как два раза тебя убивать до смерти будут да не убьют. Третий раз он еще в русских сказках третий. Или конец или молодец!
И весь задрожав от сего воспоминания, Вертухин выбежал на дорогу, на санных следах коей лунные отсветы от каждого его движения бегали проворно, будто мыши.
Где же Кузьма? В какую сторону он потащил борова, направо или налево?
Ночной Сибирский тракт, великая дорога России, где дороги только зимой и доступны, лежала перед ним доверчиво, светло и открыто, как любящая и на все готовая женщина. Но молчал сияющий колокол неба над дорогой, молчали чудные пряники отороченных снегом изгородей вдоль нее. Морозная пыль, как серебряный иней с бороды господа бога, тихо дымилась в проеме леса, куда улетала единственная просека в бесконечных царских лесах Сибири.
Дай ответа, царская дорога!
Ничто не давало ответа, в какую даль утащил Кузьма огромного мороженого борова.
Глава двадцать пятая
Шпага или циркуль?
Услышав горячий возглас Фетиньи, все, кто был тем часом в доме Варвары Веселой, кинулись к окнам. За все свои годы никто из них не видел человека, скачущего по Сибирскому тракту не на лошади, а на свинье. От ужаса даже у Лазаревича, самого храброго и бывалого из всех, занемела спина.
И верно, как не устрашиться: по дороге под уклон, подпрыгивая и временами летя по воздуху, на самом деле неслась огромная свинья. И скакала она вверх ногами! А меж ног, крепко ухватившись руками за передние, сидел человек с черной бородою, без шапки и с закинутыми налево волосами.
— Господин леший никак?! — сказал Касьян и отпрыгнул от окна, нащупывая задницей лавку и крестясь.
Лазаревич протаял носом в заледеневшем стекле большую полынью и крепко прильнул к ней глазом. Луна, однако, в сей момент скользнула за тучку, и ничего на великой императорской дороге разобрать было нельзя. Исчез куда-то и Рафаил.
Лазаревич, опять оробев, молча отошел от окна.
Чрез четверть часа или того менее в сенях послышались шаги, что-то с тяжелым стуком упало и в дверь ударили суровой рукой, потом в другой раз. Варвара Веселая и ее гости и без того сидели недвижно, а тут просто растворились в тишине и безмолвии. Одни только часы с жестяным циферблатом бесстрашно бухали в простенке меж окон. На циферблате было рябое от мух изображение Георгия-Победоносца, копьем ему служила большая стрелка. Стрелка сей момент грозно пересекала голову воина, делая его одноглазым инвалидом.