Варвара Веселая неожиданно побежала на кухню и схватила прислоненный к стене обрубок толстенной оглобли. Теперь она была вооружена. С ней, с оглоблей, она и вернулась в горницу.

Взоры дознавателей смертоубийства поручика Минеева были приклеены к двери, их уши ничего не слышали, кроме страшной возни в сенях.

Дверь внезапно отворилась, и в избу, таща за хвост мороженого борова, ввалился Кузьма, без шапки и в расстегнутом кафтане. За те пять минут, пока он мчался с горы на борове, как на санях, шапка ускакала куда-то в темноту, сманив за собою левую рукавицу, кафтан начало трепать, будто парус в штормовом море, и из карманов вытрясло двадцать копеек, кои Вертухин дал ему на табак. Кузьма теперь был без шапки, без табака, без левой рукавицы, но с огромной свиной тушей, коей хватило бы на целую команду гвардейцев.

— Хозяйка, принимай! — сказал он, обращаясь почему-то к Фетинье. — Обменял на капитана нашего Вертухина. Хватит поститься!

Фетинья кинулась на кухню и взяла ухват.

— Что ты, господь с тобой! — припертый ухватом к стене, еле выговорил Кузьма. — Господин наш жив-здоров и рассчитывается за свинью с Яковом Срамословом в его огороде.

При сих словах Варвара Веселая вскрикнула и прислонилась к стене, едва дыша от страха. Ведь она надеялась, что живым господина дознавателя больше не увидит. Такими крепкими оглоблями, кои водились в ее хозяйстве, и медведя можно убить, не то, что человека.

Фетинья подхватила ухватом голову Кузьмы и, высоко ее поднимая, понесла в угол. Кузьма семенил под своей почти отделившейся от туловища головой на цыпочках.

— Стой тут и помалкивай, — приказала она.

Поставив Кузьму на место, она оборотилась к Варваре Веселой:

— Дрова есть? Воды хватит?

Запела печка, начала стонать в чугунке вода. К тому часу, когда в избу вошел измученный, весь в коровьих ароматах Вертухин, тушеную с картошкой свинину поглощали уже по третьему заходу, жуя тяжело и с отвращением.

Вертухина, как могли, очистили, подали таз горячей воды, дабы умылся, и усадили за стол под божницу, на красное место, признав его знатнейшим среди присутствующих. Никто ни словом не спросил его, в каких местах он ныне побывал, с кем имел знакомство и кем столь чувствительно был обижен. Сам же Вертухин молчал, будто клятву дал на отсечение руки.

— Теперь бы пивца… — сказал Калентьев, отвалившись к стене и не в силах встать.

— Затычку бы тебе в хайло! — не в тон ему ответила ему Фетинья. — Вить трех дней не минуло, как в доме нашем убитого нашли! А тебе пивца. Не гневи господа, Калентьев. Он и так-то к тебе милосерден. В прошлом году ты упал в винный погреб при церкви. Тебя неделю весь завод искал. Углежоги всю траву в лесу спалили, думали хоть кости в траве найти. А ты неделю не мог дойти от винной бочки до лестницы.

— Да не был ли он пьян в то несчастное утро? — спросил Вертухин. — Когда поручика нашли убитым до смерти? Три ковша пива с утра выглотил и не соображал, что делает.

Калентьев понял, что надо обороняться.

— А кто, Кузьма, покупал инструмент по имени циркуль в лавке Чумнова? — обратился он за помощью к своему неприятелю. — Ты говорил, будто видел. И будто не шпагой, а циркулем до смерти проткнули поручика Минеева.

Кузьма встрепенулся и страдальчески вытер губы бородой. Уж как ему не хотелось отвечать на вопросы Калентьева — он бы лучше с блохой поговорил. Но правды Кузьма никогда не мог в себе пересилить. Скажет ему, бывало, Вертухин: «Кузьма, а погода нынче дрянь. Ветер с ног сбивает, в рожу снегом так и плюет». «Да нет, ничего, славная погода, зато не жарко, — отвечает он. — А рожу можно и платком закрыть».

— Варвара наша Веселая покупала сей инструмент, — сказал он, жуя бороду и не глядя на хозяйку.

— Вот как! — воскликнул Вертухин и отложил ложку. — По твоему разумению, оным инструментом и проткнули Минеева?

— И шпагой, и циркулем, — не колеблясь, сказал Кузьма. — Но до смерти — только циркулем.

Вертухин поднял ложку да так и сидел с нею наперевес, глядя на Кузьму и не говоря ни слова. Он никак не мог уразуметь, какую сетку плетет его слуга. То ему казалось, безумней Кузьмы в государстве российском одни кролики да и то лишь потому, что имеют уши, за кои их можно ловить и поднимать кверху, а у Кузьмы вместо ушей сырые пельмени, кои оторвутся, ежели его за них поймать. То он видел у него вместо разума истинно молнии, просекающие любую тайну насквозь.

Что Кузьма задумал, выкладывая свою безумную сказку, как убили Минеева, да еще в присутствии людей, коим приписывал сие убийство? Вертухин, видя бессилие своего ума, почел за благо молчать и забил рот куском свинины и картофелиной.

— Да почему бы злодею не проколоть господина Минеева одной только шпагой? — спросил Лазаревич.

— Про то у злодея надо узнать, — сказал Кузьма, глядя на Лазаревича дурак дураком. — Может, шпага оказалась тупая.

— Что скажешь, Варвара, на сии слова? — обернулся Лазаревич к хозяйке дома. — Ты его в своей избе согрела, свинью он из твоей печки съел…

— А я ему половник воткну в хайло, да ручкой вперед, а горячим местом наружу, дабы выдернуть не мог! — Варвара выхватила из чугунка жестяной половник.

— Но-но! — вскочил тут Кузьма, доставая из-за пазухи циркуль и наставляя его на Варвару. — Сие злодейское оружие послужить и доброму делу может!

— Чем ты, братец, обеспокоился? — спросил его Лазаревич ласково. — В чем твоя нужда? Не нужно ли тебе отдохновение от понесенных тобою трудов?

Вертухин проглотил огромный кусок свинины и сказал: