Шрифт:
В конце улицы внезапно открылось поле мертвых, как после Мамаева побоища: людишки лежали один поперек другого, головой в канаве или, наоборот, на полене, с разинутыми ртами, с расквашенными рожами. Иные еще дышали и шевелились.
— Кто умертвил столько народу? — в испуге повернулся Вертухин к извозчику.
— Ссыпка, — коротко сказал извозчик. — Чан пива и две бочки вина.
— Гони! Ежели сии покойники поднимутся, нам не проехать!
Миновали наконец Москву.
В сердце Вертухина, как кошка в трепетную мышь, вцепилось сомнение. Чем ближе к Санкт-Петербургу, тем больше он начал подозревать, что не только императрица, но и дворник Зимнего дворца не почтет за честь побеседовать с ним.
Вертухин не любил сомнений. Сомнения силу духа подрывают, да и удачу отводят. Его отец, добродетельнейший из смертных, для развития арифметических способностей два года считал на конюшне мух, был близок к результату, но сбился на сомнениях, считать мух комнатных отдельно от мух навозных или вместе. Так мухи и остались не подсчитанными.
Вертухин знал единственный верный способ хотя бы на время погасить умственную смуту — заесть ее. Посему в первом же городе, в Клину, он решился отобедать кашей.
Сомнение, что его дело провалится, терзало ему душу так, что он забыл обо всякой осторожности.
Глава сорок первая
Московские проводы знаменитых путешественников
Еще не придумано человечеством ничего слаще денег и славы. Какой колокольный звон поднимают в чьей-нибудь голове тысячи влюбленных глаз, какие фантазии ласкают ее при виде златых монет, от сих тысяч текущих! Какие труды и лишения претерпевают люди, дабы жадною рукою дотянуться до горячего лона славы! Сколько головоломных ухищрений замышлено и исполнено, дабы подержаться за хвост сей капризной кобылицы!
Всеевропейские путешественники Ахарат, Фридрих Гвалдо, Великий Копт, маркиз Пеллегрини, граф Феникс, граф Тара и Джузеппе Бальзамо все в лице знаменитого графа Алессандро Калиостро, несказанно мучаясь от боли, брели из Москвы в Санкт-Петербург за каретою, запряженной четвернею. Тело и душа Алессандро Калиостро были разбиты на куски и, казалось ему, тащатся по дороге отдельно один от другого под именами, некогда придуманными урожденным Джузеппе Бальзамо взамен своего собственного.
— Что, друг мой Алессандро, — спрашивал Фридрих Гвалдо, — крепко тебя русские отделали?
— Не то обидно, государь мой, что отделали, а то, что отделали из любви, а не из ненависти.
— Крепись и познай все свое неразумие, любезнейший друг, — отзывался маркиз Пеллегрини, вертясь во все стороны и стараясь рассмотреть синяки на спине. — Могли и совсем убить. А так мы живы.
— Если ты это называешь жизнью, то лучше бы убили, — сказал граф Феникс. — Я со вчерашнего дня не могу есть — рука дрожит и мимо рта проскакивает.
Под Москвой графа Алессандро Калиостро атаковали почитатели его великого дара, щупали, щипали и били скалками. Скалки эти потом были спрятаны как драгоценность на божницах за иконами.
И было от чего!
Будучи проездом в Москве, граф за три дня превратил семидесятилетнюю княгиню Мягкоедову в цветущую барышню осьмнадцати лет, так что она запросилась за него замуж.
Князю Потемкину через его доверенное лицо капитана Осьмуху Алессандро Калиостро сделал бесценный подарок, взяв у него мешок золотых монет с изображением птицы с двумя клювами, но без хвоста и вернув вместо него три мешка монет с портретом Екатерины Второй. Монеты были подвергнуты пробам и оказались из чистого золота!
Из юродивого Василия Желагина он изгнал беса, и Василий был принят в масонскую ложу.
Граф предсказал повышение цен на затычки для ушей, падение полицмейстера в лужу подле Кремля и нашествие на солдатские казармы вшей особливого вида с животами в булавочную головку.
Наконец он отменил землетрясение в Москве! По его тайной подсказке землетрясение было напророчено знаменитой блаженной Февронией на начало ледохода. Лед пошел, дрогнули, но устояли соборы Кремля, устояли дома, устоял город, одна только Феврония, напившаяся с денег графа, свалилась в ледяную воду.
Москва сошла с ума. Во всей древней столице не было дома, где не молились бы за графа. Тьмы поклонников окружили хоромы, где он остановился, от взглядов обожания и трепета перед волшебником плавился снег. Крики счастливцев, заметивших, как дрогнул уголок занавески в его окне, сбивали наземь ворон.
Никогда еще граф Алессандро Калиостро не знал такой бури восторгов и безумства. Жизнь удалась и наполнилась смыслом. Счастье бытия переполняло графа.
Однако он не мог и шагу ступить из дома. Слуга, одетый в его кафтан и вышедший на минуту в лавку, вернулся голым — кафтан, а заодно панталоны и подштанники разорвали на память.