— Уберите её прочь! — прошептал он.

Де Бар стоял между ним и женщиной.

Но Элоиза протянула руки вперед, как слепец.

— Я принесла душе оздоровление: я очищаю старые грехи. Отойдите же вы все! — сказала она. — Оставьте меня с ним одну, только с его духовником. То, что мне сказать необходимо, должно быть сказано, как оно было и содеяно, — тайно.

Ричард вздохнул.

— Пусть она останется. И Милó также! — промолвил он.

Остальные на цыпочках вышли вон. Элоиза подошла и преклонила колени у изголовья короля.

— Слушай же, Ричард! — сказала она. — Ведь твой последний час близок, как и мой. Дважды порывалась я тебе сказать, и дважды ты отверг моё признанье. Оба раза оно могло оказать тебе услугу, ну, так теперь я сослужу тебе службу. Слушай: ты не виновен в смерти своего отца, он не виновен в моём горе.

Король не поворачивал своей головы, но взглянул в сторону; Элоизе было видно сбоку, что глаз его блестит. Губы его зашевелились и снова слиплись. Тогда Милó поднес к ним губку с вином, и Ричард шепнул:

— Скажи мне, Элоиза: кто виноват перед тобой?

— Твой брат, Джон Мортен! Он негодяй! — промолвила она.

Вздох, как стенанье, вырвался у короля Ричарда, глубокий, трепетный, жалобный вздох:

— О, Элоиза, Элоиза! Кто из нас четверых не был негодяем?

Но Элоиза возразила:

— Что было, то прошло. Я тебе всё сказала. Что будет, не могу тебе сказать: прошлое поглощает меня. А всё-таки я ещё раз скажу, что брат твой Джон — негодяй, скрытая зараза, вор!

— Помоги ему Бог! Суди его Бог! — опять вздохнул Ричард. — Я не могу и не хочу брать на себя ни того, ни другого!

Он снова застонал, но так беспомощно и безнадежно, как человек до того измученный, разбитый, что аббат Милó стал громко бормотать дрожащими губами. Элоиза подняла свое поникшее лицо и била себя в грудь, восклицая:

— О, Ричард! Отчего Богу не было угодно, чтобы я досталась тебе неоскверненной? Я тебя спасла бы от этой горькой кончины! Суди сам, до чего я тебя тогда любила, если так горячо люблю теперь?

Не открывая глаз, Ричард промолвил;

— Никто не мог долго меня любить, потому что никто не мог вполне положиться на меня, как я сам не полагался на себя.

Затем он беспокойно обратился к аббату:

— Уведи её. Милó, я устал.

Элоиза опустилась перед ним на колени и поцеловала его сухой лоб.

— Прости, король Ричард! — сказала она. — Ты более всего был королем, когда больше всего нес на себе оковы; ты более всего был милостив, когда больше всего нуждался в милости. Я свое дело сделала. Мне остается молиться и готовиться к концу.

Беззвучной поступью вышла она, как и пришла. И ни одна живая душа больше не видала её.

Следующей явилась королева Беранжера, под вечер. Она держалась чинно, как в цепях, весьма торжественно преклоняясь пред лицом смерти. Вся белая, как слоновая кость, она была в черном платье, в руках у неё было большое Распятие. У дверей она остановилась на одно мгновенье, а с ней и граф Лейчестер, сопровождавший её.

— Горе меня одолевает, Лейчестер! — проговорила она и обратилась к привратникам: — Он ещё жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?

— Мадам! Король уснул.

— Ну, так пойду молиться за него, — промолвила королева и вошла в шатер.

Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на её страдания:

— О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий — мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я всё-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли ещё не страданья?

Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Милó, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.

— Кто тут? — шепотом спросил он. — Не…

— Нет, нет, дорогой государь мой! Это — королева.

— Ах, она бедная, несчастная! — со вздохом проговорил он. — Поверни меня, Милó!

Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Её остановили и привели его в чувство с помощью водки.

Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Её глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у неё в душе.