— Позволить не позволят, а запретить тоже не смогут. Как оно подразболтается, так само и понесется. Птица-тройка, как у Гоголя.

— Был у нас и НЭП, Аркадий Игнатьевич, согласен, что сейчас к нему вернуться вполне полезно. Но партия обязательно сохранит командные высоты, как тогда!

— Партия, Володя, уже ни черта не сохранит. Потому что сохранить можно будет только как тогда — великим переломом хребтов. Даже если бы и взялись ломать — нет, время не то. Лесоповалом электронику не перешибешь. Так что будут пленумы наши топтаться, топтаться прямо по Ленину: шаг вперед, два шага назад… Вот другое дело, что партийцы многие, а особенно комсомольцы поухватистей, бодренько в капитализм побегут, и нам от них отставать негоже. Государственное — оно в частные руки начнет перетекать, сперва по факту, потом уж и юридически оформят. Когда все посыплется…

— Да что вы говорите, Аркадий Игнатьевич! Ну куда, как посыплется! — младший почти негодовал, — Если забузят, то дивизия Дзержинского, Кантемировская, наконец. Кто полезет, куда? Штурмом нас брать будут?

— Нет, нас не будут, побоятся, — серьезно ответил старший, — а вот остальное… Остальное не ручаюсь, Володя. Вспомни историю, семнадцатый год, февраль. Страна, давно разуверившаяся в царе. Горстка смелых и умных агитаторов. Толпа обозленных. Армия, которая устала от бессмысленной войны.

— Так и войны сейчас нет…

— Нет разве? А в Афгане кто у нас воюет?

— Так это же…

— Именно бессмысленная и бесконечная война. Они от Александра Македонского отбились, от англичан отбились, а передовому учению враз умилятся? Чушь. Влипли в чужую кровь по уши. Даже если и задавим их там, не обрадуемся: будут нам всем завоевания апрельской революции по самое нехочу, еще один союзничек, мать его… Знаешь, Володя, я считаю, и в соцлагере давно ворота открыть пора. Не хотите кремлевскую сиську сосать — на здоровье. Я бы даже из союзных республик кой-кого на волю отпустил, ту же Прибалтику…

— Это уж нет! — запротестовал младший.

— Нет, так нет, — неожиданно быстро согласился старший, — если удержать сможешь. Тут бы Россию не профукать, а что нам Венгрия или Литва… С ними уж как получится. Ну, а остальное, конечно, наше. Белоруссия родная, Украина золотая, Беловежская пуща там всякая — куда они денутся.

— Аркадий Игнатьевич, — решительно остановился младший перед задами кинотеатра «Россия», — тут я решительно не согласен. Это пораженчество. Я разделяю ваши тревоги, но мы не допустим. Ни Литва, ни Венгрия. Ну, может быть, Афганистан — ошибка, да…

— Уже не время будет о тех ошибках думать, Володя. Их наверняка «признают и исправят». И Афган бросят, и Сталина еще раз заклеймят по полной. А толку, толку? Кстати, пошли дальше, чего стоим. Народ разухарится, попрет. И надо будет либо по толпе из пулеметов, либо… либо давать толпе, чего просит. Пива, автомобилей, унитазов розовых. А на всех не хватит. Потому что работать надо, чтобы это было, а не митинговать — ни в поддержку политики партии, ни поперек ее, родимой. Ра-бо-тать.

— И что же, по Вашему, будет?

— Из пулеметов по толпе сразу так неловко, да и во второй раз, и в третий, и в четвертый. Им же уважение будет нужно. А в десятый, когда толпа проревет «на хрен вас всех», тогда уже просто не получится отдать такой приказ, как в семнадцатом не получилось. Некому будет отдать, некому исполнить. И генералу, и рядовому давно уже объяснят, кто все себе захапал, и что против народа не попрешь, и что светлое будущее — вот оно, руку протяни. Как в семнадцатом, точь-в-точь. Ты думаешь, почему в Гражданской красные победили?

— За ними было будущее, — уверенно ответил младший.

— Согласен. Пошли на Тверской, кстати…

У вечно задумчивого Пушкина встречались парочки, и кто-то из них даже обернулся на оживленный спор этих людей, спускавшихся в подземный переход.

— «Не дай мне Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный» — продолжил старший уже на ступеньках, — Вот ведь гений был, Александр Сергеевич, на века все предусмотрел! Но мы не о нем, о Гражданской… Да, за красными было будущее, и даже белые это понимали. Деникин, Колчак — не худшие были вояки, себя не жалели, Россию горячо любили. Прошлую Россию, которой уже не было. Кровь свою и чужую проливали, чтобы продлить ее хоть еще на мгновение. А за их спинами — кафешантаны, интенданты, сволочь всякая рябчиков с ананасами доедала… Могли такие победить? А на них — Ванька-босяк, винтовку держать не умеет, грамоте не обучен, но зато самую суть ему наконец-то объяснили, из грязи его вытащили, показали, как хозяином своей страны стать. Прошлое — им, будущее — ему. Вот и проводи параллели.

— Разве за спиной Ваньки никто не жировал?

— О, еще как! — усмехнулся старший, — и тут будут. Пока одни на митинги, другие добро партийное разбирать побегут. И разберут потихоньку, будь здоров. Те с митингов воротятся: а где талоны в спецраспределитель, чтобы мне унитаз розовый? Так спецраспределитель давно уже в частную собственность отошел, вы ж за нее и боролись, дурилки картонные, спасибо вам от имени всего трудового народа. Все как в семнадцатом, говорю тебе. И вот тут нужно, чтобы верным людям, не барыгам одним, досталось. Государственным людям. Понимаешь?