— Согласен, — тихо сказал младший, глядя в тарелку, — а что делать?

— Да не волнуйся, залп Авроры я тебе предлагать не буду… Да и пошли, что ли, на улицу, погода вроде как ничего.

— Я извиняюсь, граждане-товарищи, — тот самый ханурик неожиданно выскочил, как из-под земли, приторно-вежливый — вот уходите, а бутылочки сдавать не будете?

— Твоё, — отрезал младший, ведь старшему не по чину такими делами заниматься.

И оба, пройдя сквозь реденькую толпу, толкнула дверь, исчезли на улице, и младший по-прежнему на полшага отставал от старшего.

На улице они неторопливо двинулись по улице Жданова к бульварам, а вечерний поток суетливо обтекал их, спеша по своим мелким, частным делам, не имеющим никакого отношения к судьбам страны и мира.

— Делать что, говоришь? — возобновил разговор старший, — а все то же самое. Родине служить, обязанности свои исполнять. Но и головы не терять, примечать, что происходит, кто куда движется. В общем, что мне тебя учить. Я вот тебе другое хочу сказать… Ты сам-то как думаешь, как оно дальше пойдет?

— Не знаю, Аркадий Игнатьевич, — отозвался младший, — честно, не знаю, да и трудно мне делать выводы такого масштаба. Сейчас все стабильно, думаю, примерно так оно и будет продолжаться лет двадцать минимум. Войны не жду.

— Зачем же горячая война в век ядерных боеголовок и компьютеров. По-другому они действуют, по-другому. Ну а что, Амальрик прав, или нет?

— Насчет «просуществует ли СССР»? — удивленно переспросил младший, — указанные им сроки уже подходят, но никуда наш Союз не девается. Конечно, Союз — это на века. Проблем много, что говорить, но такая страна…

— Чем аргументируешь?

Младший на время замолчал, а потом нашелся:

— Ну уж это Амальрик должен аргументировать. Статус кво — по умолчанию.

— Логика, — усмехнулся старший, — ну, да противно мне об этом свистуне Амальрике говорить, не в нем дело. Я лучше от себя предложу тебе… скажем, некий вероятностный прогноз. Модель развития.

— Интересно, Аркадий Игнатьевич. Очень интересно Вас слушать.

— Тогда слушай… — старший, не снижая скорости, кивнул какому-то своему знакомому во встречном потоке пешеходов, и тот не подошел, не поздоровался. Такой, значит, был кивок, подумал младший, и вот этому тоже надо научиться. Они уже выходили из завороченных переулков на крутой склон Рождественского бульвара, и едва пожелтевшие деревья роняли свою красоту под ноги торопливым прохожим.

— Люблю осень… лучшее время года. Золотая осень — и не жарко, и не холодно, и дышится так легко, а главное, осознаешь, как ненадолго все это. Еще немного — и слякоть, ветер, снег… Но пока живи, дыши. Пользуйся моментом.

— Тоже люблю, — отозвался младший, — но лучше все-таки весна. Май, когда снег уже давно сошел, но еще не жарко. Праздники, опять же.

— Весна — это хорошо, — с готовность подхватил старший, заворачивая вниз, к Трубной площади, — в основном, когда отпуск летом, ждешь — не дождешься. Весна, это надежда. Только не всегда они сбываются, Володя. Осень — урожай. Что есть, тем и располагаешь, и знаешь, к чему готовится. Осень у нас сейчас, золотая советская осень… Вот о чем бишь я.

— Аркадий Игнатьевич, я Вас внимательно слушаю.

— Ну, вот это место, знаешь ведь? — вдруг невпопад сказал старший.

Они как раз подошли к площадке, которой оканчивался бульвар. Там, внизу, был общественный туалет, слева и справа от него спускались дорожки, а основная часть бульвара так и переходила в невысокий обрыв.

— Вы о чем?

— Я в школе тогда еще учился, когда Сталина хоронили. Школа моя была вон там, у монастыря. Жили мы в Колокольниковом, только бульвар перейти, там дворами — и дома. Вот и понесла нелегкая, с вождем и учителем проститься. Как и весь советский народ. И пер он, доложу тебе, народ, со страшной силой. Сам знаешь, в толпу вступить легко, выбраться — невозможно. Тащит тебя, согласен — не согласен, куда все, туда и ты. Вот на этом месте, Володя, много народу погибло. Сверху напирали, а куда деваться? Люди падали, сверху другие, невысоко вроде, а задыхались под грудой тел. Потом трупы грузовиками вывозили. Вот и меня бы так…

— И что же?

— Офицер был, мальчишка совсем, в оцеплении они стояли. Сделать ничего не могли. Нас двое было, я и Витька, он нас из толпы выдернул, сперва меня, потом его, поднял над головой, командным голосом: «передавай ребенка к краю! передавай!» Так и поплыли мы над толпой. Озверелые все, орут, матерятся, не соображают ни хрена — а на крик командирский один мужик голову повернул, другой. На автопилоте команду приняли. Так и передавали меня и Витьку, до самого края, а там в парадное, и через черный ход — домой. Офицер тот, не знаю, жив ли сам остался, а мужиков тех половину растоптали, не меньше. Но нас они спасли.

— Пошли, что ли, по бульварам пройдемся, что стоим, — вдруг старший словно очнулся от воспоминаний, и они зашагали вниз, к переходу.

— Вот тогда, — продолжил он, — я и решил в военное училище поступать. Я же артиллерист по образованию, это потом уж…

— Знаю, — кивнул младший.

— Я тогда увидел, что офицер может сделать. Без оружия, без средств, одним голосом. Толпу остановить не мог, объяснить людям ничего уже не мог, уцелеть и то вряд ли, а вот двоих пацанов спас. Витька потом в летное пошел, меня не взяли по зрению.