Кухня сияла чистотой. Это означало, что Бибо давно встал. Сяпа открыл погребец, куда вечером поставил чмоку, но чмоки в нем не оказалось. Кыший живот продолжал урчать. «Куда же Бибо спрятал мою чмоку?» — удивился Сяпа. Он решил узнать это из первых лап, у Бибо, и заглянул в его спаленку. Никого, топчан аккуратно застелен. «Вряд ли Бибо ушел надолго», — подумал Сяпа и, чтобы обмануть голод, принялся за дела: выпустил на волю пчелу, сделал легкую зарядку, надел шерстяные носки, бежевый жилет и любимую панаму. В это самое время хлопнула входная дверь, и в кухню вошел свежеумытый веселый Бибо. Сяпа бросился ему навстречу:

— Бибо, где моя чмока?

Тот смутился:

— Извини, я ее только что съел.

Сяпа на секунду потерял дар речи. От негодования он хватал ртом воздух, не издавая ни звука, как головастик в пересохшей луже.

— Бибо, — наконец выдохнул он, — ты — самый прожорливый кыш на свете. Я приберег на утро чуть-чуть чмоки, а ты, как ненасытный термит, сожрал ее.

Бибо стало стыдно. Он почесал лапой нос и попытался оправдаться:

— Понимаешь, Сяпа, чтоб не мыть посуду, я ее вылизал. Да, к донышку твоей плошки присохло чуть-чуть чмоки. но я был уверен, что ты никогда не вспомнишь про это «чуть-чуть».

Сяпа посмотрел печальными голодными глазами на сытого, румяного Бибо и обиженно сказал:

— Разве твой ненасытный аппетит — уважительная причина, Бибо? По-моему, нет. Ты набил брюхо моей чмокой. не подумав о том, что я останусь голодным. Это очень гадко. Отныне я с тобой в ссоре, так и знай! — И Сяпа выскочил на улицу.

Через секунду во дворе раздался грохот. Бибо стрелой вылетел из дома и увидел Сяпу, неподвижно лежащего посреди двора. Его лапы торчали вверх, а глаза были широко открыты.

— Что с тобой? — испуганно спросил Бибо, склонившись над другом.

— Я жалкий неудачник! — всхлипнул Сяпа, и большая слеза скатилась по его усам. — Нет мне покоя. Лучший друг вырывает изо рта последний кусок. Червяк Нукась под лапами шныряет, прекрасно зная, что я на нем поскальзываюсь. Все против меня. Пойду залезу на дуб, как ворона совью там гнездо и буду жить один-одинешенек. Ты можешь забрать себе все мои вещи. Они мне больше не нужны. А я буду день и ночь сидеть на дубе голодный, в одной панаме. Нет, еще подушку с собой возьму. Ту, на которой мне снятся только хорошие сны.

Сяпа встал и пошел умываться. День начался отвратительно. Сяпа чувствовал себя совершенно несчастным. Обычно водные процедуры улучшали его настроение. Увы, не сейчас.

Пока Сяпа плескался в кадушке, его ум и душу терзали тяжелые черные мысли: «Я голоден, как медведь весной. Кто в этом виноват? Мой самый лучший друг Бибо. Пусть тебе станет стыдно, Бибо: твое обжорство разрушило нашу дружбу! Отныне я буду сам себе готовить еду и сам буду ее есть. Один». Сяпа нахмурился и тяжко вздохнул.

Пять лет друзья все делили пополам: дела, заботы, чмоку. Теперь Сяпе не надо было делиться. Все принадлежало ему одному! Но Сяпу это почему-то не радовало. Напротив. Маленькому кышу хотелось дружеского участия, сочувствия и сострадания. Сяпа даже собрался заплакать, но дело не пошло. На голодный желудок даже плачется плохо. «Чтобы вволю поплакать, сначала надо вволю поесть», — сообразил Сяпа. Он нацепил панаму и отправился завтракать к Сурку.

Подойдя к его норке, Сяпа свистнул, но тот не отозвался. Тогда кыш наклонился и крикнул в нору:

— Сурок! Эй, Сурок!

— Сурка нет дома, он на лужке за ручьем завтракает, — раздался чей-то неприятный голос у него за спиной.

Сяпа обернулся и увидел Люлю.

— А если Сурка нет дома, то ты чего тут околачиваешься? — подозрительно оглядывая Люлю с головы до хвоста, спросил он. — Один раз обездолил, вернее, обездомил Сурка и опять около его норы топчешься. Тебе что, одного сурчачьего домика мало? Что к зверю привязался?

— Да ничего мне от твоего лохматого Сурка не нужно, — отмахнулся Люля.

— На себя посмотри! «Лохма-а-атый»! Не лохматей тебя! — Сяпа набычился и пошел вперед лбом на Люлю. — Сурок — простая душа и добряк, а ты продувной балбес. А ну говори, зачем пришел? — Люля, не ожидавший от спокойного, тихого кыша такого напора, поспешил объясниться:

— Я, собственно, хотел предложить тебе поучаствовать в одном дельце.

Сяпа подозрительно приподнял одну бровь:

— Что это за дельце такое? Кышей в шишки-камешки обжуливать?