Сердце Злобича больно сжалось. Он тяжело вздохнул и, потянув за повод коня, тронулся с места.

Шли молча. Ни о чем не хотелось говорить. «Надька, ты будешь моя», — вдруг вспомнились Борису слова, которые не раз Бошкин говорил Наде. Какой ретивый! Нет, собака, ты в силах ее замучить — на это у тебя, как и у всех твоих друзей по разбою, хватит умения, но ты ничего от нее не добьешься.

Борис так задумался, что не заметил, как вошел в деревню, не видел, что улица заполняется людьми, вернувшимися из леса.

— Борис! Братик! — вывел его из задумчивости звучный голос.

Навстречу бежала Верочка. Из ее глаз, блестевших радостью, катились слезы. Бросившись к Борису, она обняла его и прижалась к груди.

— Мы так боялись за тебя. Мама глаза выплакала. Такие бои теперь…

— Да, всем хватило горя. Как мать, Параска с детьми?

— Целы! Мы в лес убежали… Схватили по узлу — и из деревни. Все сгорело у нас, одна только баня осталась. Но чего горевать? Наживем! Правда?

— Правда, оптимистка ты моя. — Борис прижал к себе сестренку и поцеловал.

— А кто не пошел в лес — погибли, а иных угнали. Я очень боялась, что меня могут схватить и погнать. Это же как на смерть. Правда?

— Правда, — вздохнул Борис и, увидев мать и старшую сестру с детьми, спешивших к нему, рванулся им навстречу.

Сдержанно, без слез, встретила мать сына. Она перенесла столько горя, столько плакала в эти дни, что в ее глазах, сухих и ввалившихся, не нашлось в этот момент ни одной слезинки. Она молча обняла сына, уткнулась лицом в его небритую щеку и так простояла некоторое время. Затем разняла руки и, отступив на шаг, с нотками гордости в голосе сказала внукам:

— Смотрите, дети, какой ваш дядя!

Борис взял младшую племянницу на руки и вместе со всеми пошел ко двору Параски. Несколько минут постояли над пепелищем, размышляя о том, как жить дальше. Лучи солнца щедро заливали своим светом груды угля, блестели на обожженных деревьях.

Борис не мог задерживаться. Надо было вести людей в лагерь. Он попрощался с родными, пообещав навестить их в скором времени, уехал.

На выгоне, наблюдая за партизанским обозом, стояли дядька Макар и тетка Арина.

— Куда же нам теперь, Борис?

— Пристраивайтесь пока к обозу, — ответил Злобич, здороваясь с теткой Ариной. — Приедем на место — уладим…

Минуя телеги, он заторопился в голову колонны. Ехал и думал о том, что увидел сейчас в сожженных Буграх. В памяти звучал жалобный голос дядьки Макара, припоминался горестный вид и его, и тетки Арины. Этого нельзя: было забыть.

Въехали в лес. Вдруг сзади послышался оклик:

— Товарищ комбриг!

Злобич взглянул назад, остановился. Его догонял Тихон Закруткин. Связной вспотел, тяжело дышал.

— Вот приказ. Об ударе по железной дороге, — сказал Закруткин и, подъехав вплотную к комбригу, передал ему пакет. — А второе…

— Что такое?

— Не стало Сергея Поддубного. Говорят, погиб возле Родников.

— Что-о? Врешь! — подскочил в седле Злобич. — Не может быть!

— И мне не хочется верить… Но что поделаешь… Его бойцы рассказывали…

Мрачный и сосредоточенный, Злобич неподвижно сидел в седле, словно прислушиваясь к той буре, что все яростнее и яростнее клокотала в его душе.

1

Перевод А. Островского.

Отзвуки фронтовых боев катились от Десны далеко на запад, гулким эхом отдавались в каменистых кручах Сожа, звенели в стройных борах. Канонада наступления, о котором Белорусь прежде знала только по сводкам, теперь гудела у самого порога.

— Какая сегодня сводка? — проезжая утром через деревню Смолянку, подслушал Борис Злобич разговор двух стоявших на улице стариков.

— А ты не слышишь разве? — отвечал другой и, протянув руку в сторону, откуда доносился фронтовой гром, прибавил: — Вон передает Москва. И что ни день — все громче. Слушай!

Слова эти, сказанные как бы мимоходом, будто о явлении совершенно обыденном, прозвучали для Бориса особенно значительно. Советская родина изо дня в день языком орудий убедительно говорила о своей возросшей силе и мощи, укрепляла веру людей в то, что день окончательной победы над врагом не за горами.