— Федос… Прячься!

Борис шмыгнул в гущу кустарника. Только он успел затаиться в кустах, как послышался новый выстрел из винтовки и вслед за ним возглас:

— Хайль моей паненке! Салют!

Сквозь сетку ветвей Борис увидел, как Федос Бошкин с поднятой, будто и вправду для салюта, рукой бойко подошел к Наде. «Дурак, подлюга пьяный, — подумал Борис. — Даже манерничать учится у фашистов!» Бошкин неизвестно для чего выстрелил еще раз. Гуси испуганно заметались на воде, загоготали.

— Чего ты хлопаешь? Видишь, гусей напугал! — не выдержала Надя. — Рад, видать, что винтовка у тебя есть. Убил вон утку, подбирай и неси скорей в горшок.

— Мне нужна ты, а не утка. Я для того и пошел вдогонку за тобой, — признался Федос и, шагнув поближе к девушке, хотел схватить ее за руку.

— Не цепляйся, — отскочила в сторону Надя и, чтобы скорее проводить непрошеного кавалера, прибавила: — Потом поговорим, когда протрезвишься. Иди, иди, продолжай свою охоту.

— Что ты мне указываешь? Не кричи! — вдруг переменил тон Федос, разозленный тем, что Надя хочет скорее отвязаться от него. — Я и тебя и гусей твоих могу погнать отсюда!

— Не боюсь я тебя! — И Надя невольно покосилась на кусты, в которых скрылся Борис. — Не на твою речку пригнала!

— Неправда. Все это мое. Власть — моя, и я охраняю все, что ей принадлежит, — уже не говорил, а кричал Федос своим хриплым голосом.

Он был в простых сапогах с широкими голенищами, в желто-серой шинели из грубого, точно домотканого, сукна. Из-под козырька высокой фуражки, великоватой, видимо с чужой головы, тускло, как алюминиевые пуговицы на его, шинели, поблескивали глаза, в которых было нечто и лисье, и хориное. Глаза эти сидели глубоко под узким с седловинкой лбом. Федос покачивался на ногах и, искоса поглядывая на Надю, говорил с подчеркнутой насмешкой:

— Знаю, почему ты воротишь от меня нос. Тебя обхаживает другой. Только этому не бывать! Слышишь? Этому Злобичу тут не жить!

— Так ты из ревности…

— Брось! — перебил ее Федос. — И без ревности хватит за что. Его насквозь видно.

— Он хороший человек, и ты зря на него наговариваешь, — не желая раздражать Федоса, спокойно сказала Надя и перевела разговор на другую тему. — Ты лучше скажи, когда твоя свадьба с дочкой начальника полиции?

— Откуда ты это взяла?

— Твоя тетка Хадора по всей деревне разнесла, будто ты хочешь жениться на дочке своего начальника.

— Я хочу? — удивленно переспросил Федос. — Это сам господин начальник хочет меня женить. Четыре дочки у бедняги — любую, говорит, бери. А на кой черт они мне, жерди этакие? Я тебя хочу. — Федос шагнул к Наде и снова попытался взять ее за руку.

Злобич едва сдерживался. Так и хотелось выхватить из кармана пистолет и одной пулей рассчитаться с этим человеком. А Бошкин хвастался своим положением при новом, установленном оккупантами, порядке. Надя попыталась было уйти от него, но он, преграждая ей дорогу, не умолкал. Ненависть Бориса разгоралась. Он вынул пистолет и стал ждать, когда Надя хотя бы шага на три — четыре отойдет от Федоса. Тогда можно было бы стрелять, не опасаясь за нее.

Но вдруг за садом, неподалеку от деревни, вспыхнула перестрелка. Она была интенсивной, как при внезапном боевом поединке. Что там такое? Борис вскочил на ноги и пристально, как если бы и в самом деле мог разглядеть что-нибудь сквозь кустарник, впился взглядом вдаль. Бошкин кинулся в сторону огородов. Он так бежал, что по лозняку пошел треск.

Борис и Надя поспешили к бане. Остановились в кустах, недалеко от дорожки, идущей вдоль огородов, стали вглядываться. Стрельба утихла, и в наступившей тишине где-то на выгоне послышалось гулкое тарахтение колес. Шум колес привлек внимание и Федоса, бывшего уже на полпути к деревне. Он остановился и тоже стал вглядываться. Поглядел с минуту и вдруг устремился наперерез пароконной повозке.

— Да это же староста! — оторвав на мгновение взгляд от дороги, проговорил Борис.

Действительно, это был староста. Он стоял на коленях в передке рессорной повозки и обеими вожжами люто хлестал и без того взмыленных лошадей. На голове у старосты не было шапки, и космы волос бились на ветру. Видно, он был здорово напуган, если не решился искать себе пристанища в деревне. Заметив Федоса, Игнат придержал лошадей, дал возможность сыну вскочить в повозку и потом с прежней яростью задергал вожжами. Он что-то кричал, то и дело поворачиваясь к сыну.

— Хорошо, что я не соскочил следом за ними, а хлестнул коней — и удирать… — только и донеслось до ушей Бориса и Нади.

Бошкины промчались мимо огородов и повернули на большак, к Родникам.

На следующий день после короткой, но бурной перестрелки на окраине Нивы в деревню приехал отряд гитлеровцев и полицейских, около ста человек. Они окружили Ниву, на выгонах и огородах выставили патрули. Подводы остановились на площади возле колхозного клуба. Только две повозки поехали вдоль улицы. На первой сидели комендант района фон Рауберман, переводчик и возница-солдат. На другой — начальник полицейского отряда Язэп Шишка, денщик коменданта Ганс и Федос Бошкин. Сын старосты, нахмурив брови, выставил вперед длинную французскую винтовку, направляя ее то на один, то на другой ряд деревенских хат, словно ему оттуда грозила опасность. Особенно он напыжился, когда проезжал мимо двора Яроцких — может, выглянет в окно Надя, так пускай еще раз убедится, что он немаловажная персона… Но в окне никого не было. Он встретился с Надей, когда уже миновали ее двор. Она неожиданно показалась из улочки, неся от колодца два ведра воды. Ей надо было перейти дорогу, но она задержалась, стояла и ждала, пока проедут повозки.