Из мрака выплыли контуры крайних родниковских дворов. Возле Злобича галопом пронесся вперед связной, высланный Столяренко. Он проскакал, видимо, метров сто, и вдруг его, как услышал Злобич, остановил громкий окрик: «Стой! Пропуск!» В воздухе прозвучали лаконичные слова пропуска, и встречные, слышно было, подъехали друг к другу.

— Вот радость! А мы уж думали, какие вы сядуры! — послышался голос связного.

До Злобича донесся конский топот, поскрипыванье телег — ехал обоз. Какая-то повозка страшно скрежетала — казалось, это визжит застрявший в подворотне поросенок. Злобич поморщился, подъехал к обозу и, ни к кому не обращаясь, крикнул:

— На ярмарку едете?!

— Какая тебе ярмарка, Борис Петрович? — вырос из темноты Рыгор Ковбец. — Добрый вечер.

— Здорово! Тебя раненые еще не отлупили?

— За что?

— А ты и не догадываешься? Надо не нервы иметь, а веревки, чтобы выдержать этот поросячий визг.

— Ты про колеса?

— А о чем же? Едешь не на ярмарку. Мимо неприятеля придется пробираться. А ты с такой музыкой… Брось эту скрипку, если дегтя достать не можешь.

— Не очень он валяется. Разжились около пуда — израсходовали… Мне уж Новиков давал жару. А что я сделаю? Не рожу… Пошлю людей — поездят по дворам и ни с чем возвращаются. Вот и опять только что послал по Родникам…

— Как хочешь, хоть роди, а достань… Где Новиков?

— В хвосте обоза, подгоняет.

— Почему задержались? Едешь, как горшки везешь.

— С ранеными сильно не разгонишься, А их — немало. Приходится останавливаться. И дорога, как лихорадка, очень трясет, один тяжелораненый не выдержал…

— Как Перепечкин?

— Ничего. Сильный он, как зубр… Оперировали без наркоза, сжал зубы — и ни слова, только стонал.

— На какой он повозке?

— Не стоит тревожить его. Всю дорогу спит.

— Обессилел?..

— Очень… А дела его могли бы быть скверными. Не вынеси мы его своевременно из боя — началось бы заражение.

— Та-а-ак, — вздохнул Злобич, вспомнив, кто вынес Андрея из боя.

Он невольно подумал, что в беде с Надей виноват только Ковбец. Видишь, не терпелось ему достать молока…

За этот короткий момент молчания подумал, о Наде и Ковбец. Он догадался, почему Злобич глубоко вздохнул и протяжно произнес свое «так». Но Ковбец не считал себя виноватым. Он вспомнил сейчас молодого, с кудрявым чубом, тяжело раненного партизана, для которого Надя захотела принести молока. «И что могло случиться с ней? — думал Ковбец. — Если бы я знал, что произойдет такое, лучше уж сам бы пошел в деревню…»

— Сказали тебе, куда ехать? — нарушил молчание Злобич.

— Струшня сообщил: в Зубровскую пущу.

— Правильно… Газуй быстрей. Вдоль большака — мои патрули, смело можешь ехать. А повернешь на Бугры, держи ухо востро, не сбейся в сторону куда-нибудь… Ничего не узнал про Надю?

— Нет.

Злобич, сильно толкнув коня ногами под бока, поехал. Ковбец взглянул ему вслед, подумал: «Злится…»

Пока они разговаривали, половина повозок проехала мимо них. С пригорка спускался на мосток хвост обоза. На задних повозках везли, видимо, тяжелораненых, потому что теперь над дорогой слышались приглушенные стоны, отрывистые слова бреда.

Злобич тихо и осторожно продвигался вперед, боясь в темноте наехать на кого-нибудь из раненых, идущих по дороге рядом с повозками.

Он взъехал на пригорок и остановился у здания сельисполкома.

— Борис Петрович, ты? — неожиданно из темноты подъехал к нему Новиков.

— Что слышно, комиссар?

— Вот связной от Камлюка. Пакет привез.

— Что пишут? Давай сюда!

Злобич щелкнул фонариком и, вынув из пакета листок, пробежал взглядом по торопливо написанным строкам знакомого струшневского почерка, лотом прочел вслух:

— «Возьмите роту из своей бригады и ведите санчасть. Прибыв в 3. п… распланируйте место для стоянки отрядов, организуйте прием и размещение их, обеспечьте охрану лагеря».

Он свернул листок и взглянул на Новикова.

— Слышал?

— Можно было ожидать.

— Кто привез пакет?

— Я, товарищ комбриг, — послышался голос Закруткина.

— А, Тихон! Из города все наши выбрались?

— Все.

— Штаб соединения далеко?

— Вот-вот будет здесь.

— Хорошо. Газуй назад и передай — пакет получен. Скажи, что я поехал в Бугры, здесь же остались комиссар и начштаба.

Закруткин повернул коня и поскакал в сторону Калиновки.

За день страшно опротивело сидеть на одном месте, вблизи старой вербы. И это около той вербы, под серебристыми ветвями которой они когда-то, до войны, так любили проводить свободные вечера… Воспоминания, от которых на душе становится только тяжелее.

— Посмотри, как обгорели снизу листья на вербе…

— Может быть и хуже. Подымит кухня дня три — все листья почернеют, — вздохнула Надя. — Так как же нам, Ольга, убежать отсюда?