Полузакрыв глаза, Гермиона умолкла и о чем-то задумалась. А Малышка не могла отвести взгляд от ее тяжелого лица и не могла произнести ни слова, слишком пораженная услышанным. Оказывается, эта старуха и ее дочь — мама,напомнила она себе, и единоутробная сестра— знали о ней и даже ссорились из-за нее, а она понятия не имела об их существовании! У меня сейчас должна быть буря в душе, подумала Малышка, но чувствовала она лишь неловкость, словно вдруг обнаружила, что ее соседи в Уэстбридже или Ислингтоне, которых она едва знает и на которых ей наплевать, судачат о ней за ее спиной.

Гермиона встала и направилась к письменному столу, стоявшему в углу комнаты, уселась во вращающееся кресло, зажгла лампу, выдвинула ящик и начала рыться в нем. Малышке показалось, что она ищет для нее какой-нибудь подарок на память. Может быть, книжку, фотографию, какую-нибудь семейную драгоценность. Ничего не может быть естественнее, банальнее в такой ситуации (хотя Малышка никак не могла бы предположить, что Гермиона способна на банальность), значит, ей тоже надо вести себя соответствующим образом. Застыв в своем кресле и изобразив на лице любезную улыбку, Малышка ждала и собиралась с силами, чтобы принять ненужную безделушку с деланной, но бурной благодарностью.

Гермиона повернулась в своем кресле и протянула Малышке клочок бумаги.

— Телефон Касси. Если хочешь, позвони ей.

Малышка встала. Стараясь не выдать разочарования, она с улыбкой приняла записку и спрятала ее в сумку.

— Спасибо, — сказала она. — Тебе хотелось бы, чтобы я зашла еще раз?

Гермиона моргнула. Свет лампы ложился на ее лицо, и Малышка разглядела наконец, что, несмотря на белки с красными прожилками, у ее матери красивые глаза — светлые, золотисто-карие, цвета слабого чая.

— Если я могу чем-нибудь помочь, скажи, не стесняйся.

Гермиона не сводила с нее глаз.

— Делай как знаешь. Не могу же я запретить тебе. Но если хочешь знать мое мнение, то самая интересная беседа у нас уже позади. Попытайся мы еще раз, боюсь, нам будет нечего сказать друг дружке, — она посмотрела на наручные часы. — Не хочу показаться негостеприимной, но виски закончилось и мне надо кормить Бенедикта ужином.

Гермиона хлопнула ладонями по коленям и встала; когда она шла по комнате, пол ходил под ней ходуном.

Они вышли в холл. Гермиона открыла входную дверь. Уже на пороге Малышка обернулась и сказала не в силах скрыть страх:

— Извини. Еще один вопрос. Ты часто разговариваешь с моим отцом?

— Господи, конечно же, нет! Сколько тебе лет?

— Тридцать два.

— Я не говорила с ним тридцать два года.

— А! Понятно. Мне просто было интересно. Когда я пришла, ты сказала, что он предупредил тебя.

— Он написал мне. Через моих издателей. Я не ответила.

Гермиона зевнула и почесала под грудью. Потом опять взглянула на часы.

— Послушай. Всего минуточку, — торопливо проговорила Малышка. — Извини, что задерживаю тебя, но мне трудно. Понимаешь? Наверно, это действительно нечестно, но ему ведь больно. Если он думает, что я могу приехать к тебе! Он ничего не знает, ждет, не скажу ли я чего-нибудь. Все годы он молчал, и я понимаю его. Скажи он мафочке раньше… Понимаешь, если бы он сказал, что был ей неверен, прежде чемона узнала о твоей беременности, было бы, конечно, ужасно для них обоих, но в общем-то терпимо. А он поверил или сделал вид, что поверил в твою историю об итальянце, поэтому в больнице, когда ты сказала ему правду, было уже слишком поздно. Он оказался в западне,потому что не хотел быть жестоким с ней. Потом с каждым годом ему было все труднее сказать ей. Хотя я думаю, что это стало частью его жизни, как рисунок на ткани, который нельзя спрятать, и он научился с этим жить. И если сейчас сказать правду, не знаю, как…

— Обещаю не писать и не говорить с ним, — произнесла Гермиона.

— Спасибо. — Малышка рассмеялась. — И все равно ужасно.

— Постарайся не зациклиться на этом.

— Делать вид, что ничего не случилось, тоже не выход.

Гермиона пожала плечами и едва заметно улыбнулась. В ее глазах горел холодный веселый огонь.

— Впрочем, — сказала Малышка, как она надеялась, спокойно и с достоинством, — это моя проблема, а не твоя. Я справлюсь. Однако мне кажется разумным, если ты будешь знать, что я намерена делать. Даже если в какой-то момент я увижу, что в душе он понимает и знает, что я знаю, все равно я буду молчать.

Гермиона широко улыбнулась, и Малышка покраснела.

— Ты и вправду дочь своего отца, — сказала Гермиона и захлопнула дверь.

— Ты рано, — сказал Мартин Мадд, открыв дверь. — Самолет прилетит только в одиннадцать.

Он все еще был в халате, и Малышка последовала за ним в кухню, где он готовил завтрак для мафочки.

— Я думала, тетя Флоренс волнуется. Пробки и все прочее. Да и погода отвратительная! Дождь и ветер. Ветер сильный.