Во время большой перемены Заворуй ел Юрину колбасу и заедал печеньем. Юра с интересом смотрел, как он ест. Заворуй подавал колбасу в рот так, как подают бревно под механическую пилу: вжик — нет куска, вжик — и нет. Ест, как будто век не ел, а ведь только что завтракал. Интересно, почему же отец, богач, не присылает ему посылок из дому?

Заворуй с хрустом давил зубами орехи из посылки Пети и поучал, а Юра с Петей стояли рука об руку перед ним, как напроказившие школьники, и угодливо поддакивали.

Впрочем, как же иначе вести себя рабам с новоявленным тираном, спасающим их от неминуемой беды?

После обеда старшеклассники позвали всех в рекреационный зал. Воспитатели отсутствовали.

— Будем всех допрашивать, — предупредил Гога. — Каждый допрашиваемый обязан смотреть в глаза и не моргать. У кого совесть нечиста — моргнет. И каждого будем держать за пульс. Кто даже смотрит в глаза и не моргнет, а пульс при вопросах забьется сильнее — ясно, врёт. Значит, виноват! Выстраивайтесь в три очереди. Одни ко мне, вторые к Бергу, третьи к Ведерскому. Кто до допроса сознается, простим, но набьем! Честно! Ну? Быстро!

Святоша умоляюще заглянул в глаза Юры и Пети и увидел в них нечто такое, что заставило его вобрать голову в плечи.

— Не дури! — шепнул стоявший позади него Заворуй.

Друзья пристроились к Ведерскому. Красавец блондин с тонкими девичьими чертами лица, он, хоть и был генеральским сыном, казался не таким страшным.

Трое допрашиваемых приблизились к троим инквизиторам.

— Стань ближе! Протяни левую руку! — крикнул Гога. Подтащив за протянутую руку четырехклассника, он взялся пальцами за запястье, нащупал пульс, скомандовал: — Смотри мне в глаза!.. Ага, глаза дрожат! Пульс бьется! Сознавайся, негодяй!

— В чем сознаваться?

— Он еще спрашивает, в чем сознаваться!

— Дай ему по зубам, — вмешался Ведерский, — сразу заговорит!

Друзья перешли в очередь к Бергу. Он хоть задается, но все-таки… сосед…

— Кому разболтал об оружии? — продолжал Гога.

— Ах, об оружии?

— А ты думал об апельсинах, сволочь!

Гога ударил, и гимназист вскрикнул. Святоша ринулся вперед. Петя и Заворуй его удержали.

— Я не знал, что нельзя говорить, — лепетал гимназист. — Никто не предупреждал. Я рассказал только папе о военных занятиях. А винтовки все могли видеть. Ведь занимались во дворе…

— Во-первых, прапорщик предупреждал! — Гога цедил слова сквозь зубы и с негодованием смотрел на гимназистика. — Во-вторых, двор закрыт и, что происходит внутри, не видно. В-третьих, речь идет прежде всего о наших браунингах. Кому ты о них сказал?

— Не говорил. Ей-богу, честное слово! Даже не знал!

— А отцу?

— Только о винтовках.

— Виновен! Стань налево!

— Пусть идет направо, — возразил Берг, — его отец полицмейстер.

— А если этого полицмейстера поймали и он разболтал?

После этого сразу призналось семь пансионеров. Да, они рассказывали дома, что у них проводятся военные занятия и есть свои винтовки, настоящие. Да, «хромой черт», прапорщик, приказал не болтать, так ведь разговор был дома, не на улице.

4

— Проголодался что-то, пойдем колбасу лопать, — тоном, не терпящим возражений, предложил Заворуй, когда инквизиторы кончили допрос.

На другой день он послал Юру к Соне купить папирос, а денег не дал. Заворуй курил в уборной, заставил курить Юру и Петю, учил плевать в цель, написал на двери ругань по адресу директора, инспектора, воспитателей. Перепуганные вчерашним допросом мушкетеры только поддакивали ему.

— Захочу — и вас нет! Пустая бочка! А в бочку вбиты гвозди острием внутрь. Посадят тебя, благородный Атос, в бочку и начнут катать. Кровь во все стороны! Или например…

— Ты нас не пугай! — рассердился Юра. — А вот я слышал, одному ябеде надели на голову мешок… У меня крепкий мешок есть.

— Бунт? А если я пойду и расскажу, от кого рабочие-гвардейцы о винтовках узнали? Из-за кого у директора обыск был? Он сейчас злой, как черт. Нет, лучше расскажу Гришке Бродскому. А?

— Ну и гадина же ты! — прошептал Юра.

— Но-но! Осторожнее на поворотах! — произнес Заворуй.

Вечером в репетиционном зале Заворуй подошел к воспитателю, начал о чем-то говорить и при этом бросал ехидные взгляды на Юру и Петю.

— Пугает! — От волнения голос у Пети стал вдруг хриплым. — Что будем делать?