– Следовало бы прежде всего уничтожить прессу, – проворчал министр.

– Это невозможно! – воскликнул полковник. – Но вернусь к нашему делу. Необходимо сделать все, чтобы довести его до конца.

– Ну, теперь оно в руках полиции.

– Да, официально, господин министр. Но мы можем заниматься им самостоятельно, разумеется, крайне осторожно…

– А знаете ли, полковник, в чем мораль сего происшествия? По-моему, в том, что военные слишком уж увлекаются делами любовными.

– Господин министр, – проговорил гость с улыбкой, – если вы знаете надежное средство против этого, сообщите его мне.

– И как подумаешь, что этот старик Тремон в шестьдесят-то лет! И какой конец, боже! Бедная дочь! Несчастная осталась совсем одна и без приданого… Слава богу, есть Барадье.

– Банкир, партнер «Барадье и Граф»?

– Да, истинный патриот. Сын его Марсель, премилый юноша, работал в лаборатории генерала Тремона. Он занимался, главным образом, изучением растительных красок, применяя полученные результаты на фабрике шерстяных тканей в Аре, принадлежащей его отцу. Но генерал открыл ему доступ в свою лабораторию, и весьма вероятно, что Марсель Барадье что-то знал о его изысканиях. Полагаю, этот юноша даст нам какие-нибудь пояснения по делу.

– Эти Барадье, кажется, очень богаты?

– Граф, шурин Барадье, занимается финансами, а сам Барадье – производством. Состояние у них огромное и продолжает расти благодаря успешной работе банка и фабрик, несмотря на конкуренцию с банкирским домом «Лихтенбах». Это их заклятый враг.

– Надеюсь, господин министр, вы не предполагаете какой-нибудь связи между этой враждой и смертью генерала Тремона?

– Мне хотелось бы только выяснить, могли ли исследования генерала иметь какое-нибудь значение для дома «Лихтенбах».

– Разумеется, господин министр, на этих разработках можно было нажить солидное состояние, и Тремон прекрасно знал об этом. Впрочем, автор нового изобретения унес свою тайну с собой.

– Если только не открыл ее сыну Барадье.

– Ах, черт возьми! Это нужно выяснить! – воскликнул министр.

Пробило три часа. Он поднялся, взял перчатки и трость.

– Вы уходите, господин министр?

– Да, я отправляюсь к Барадье. Госпожа Барадье опекает мадемуазель Тремон, и я хотел бы лично выразить сочувствие бедняжке. Я очень любил ее отца, он был моим товарищем. Ну, до завтра, Вально, и если вы узнаете что-нибудь новое по этому делу, телефонируйте мне.

Полковник проводил министра до лестницы, простился с ним и вернулся в министерство.

В старинном особняке на улице Прованс, расположенном в глубине обширного двора, более полувека находится банкирский дом «Барадье и Граф». Барадье – человек лет пятидесяти пяти, толстый, низенький, рыжий, с приветливым лицом и живыми светло-голубыми глазами. Граф, высокий худощавый брюнет с угрюмым бритым лицом и длинными волосами, – полная его противоположность. Под жизнерадостностью Барадье таится деспотическая натура дельца, между тем как за холодностью и сдержанностью Графа скрываются пылкое воображение и темперамент поэта.

Впрочем, оба компаньона всегда удивительно дополняли друг друга: воображение одного сдерживала осторожность другого, суровый деспотизм первого смягчался добродушием второго. В финансовом мире такое сочетание считается весьма благоприятным. Ни один клиент, получивший отказ у Барадье, не уходил из банкирской конторы, не побывав в кабинете Графа. Последний, выслушав просителя, обыкновенно провожал его следующими словами: «Предоставьте это дело мне, я постараюсь все уладить», за которыми в большинстве случаев следовало заключение более или менее выгодное для обеих сторон.

У толстяка Барадье было двое детей: сын двадцати шести лет и дочь восемнадцати, прекрасно воспитанные матерью. Что касается сентиментального, угрюмого Графа, то он был старым холостяком. «Это, – смеялся Марсель Барадье, – самый выгодный дядюшка во всей Франции». Граф любил детей сестры как своих собственных, и когда молодой Барадье совершал какой-нибудь серьезный проступок, он всегда обращался к дяде Графу за помощью. Между Барадье и его сыном уже не раз происходили довольно значительные столкновения. Марсель, выросший в роскоши, быстро осознал свое положение в свете и, бывало, огорчал семью своим поведением. «Впрочем, – говаривал в таких случаях Граф, – ничего серьезного: обычные денежные затруднения…»

Так относился банкир, который сам жил очень скромно, к долгам племянника, которые ему приходилось периодически оплачивать. Когда Марсель являлся к дядюшке вечером, прежде чем отправиться в клуб, тот уже знал, в чем дело. Он принимал самый угрюмый вид, усаживался в свое большое кресло и, глядя на юношу прищуренным глазом, спрашивал глухим голосом: «Ну что? Опять история?»

И пока тот рассказывал о неудаче на скачках или в баккара или о страстном увлечении хорошенькой блондинкой из варьете, которую хотел отбить у него богатый иностранец, Граф молча смотрел на сына своей сестры. Затем банкир обыкновенно отвечал: «Милый Марсель, ты поступаешь легкомысленно, поддаешься влиянию шайки мерзавцев и публичных женщин. Если бы отец узнал о твоем поведении, он пришел бы в негодование и тебе, разумеется, не поздоровилось бы. Что я могу ему возразить? Ведь я некоторым образом поощряю твое дурное поведение. И он прав. Кончится тем, что я сокращу твое содержание… Знаешь, сколько ты получил от меня за этот год?»