– Пусть ждет, – махнув рукой, чиновник скрылся в здании.

Невысокое, в три этажа, с портиком и эркерами, оно чем-то напоминало Лешке господский дом в какой-нибудь дворянской усадьбе середины позапрошлого века, какие в изобилии имелись на рисунках в учебнике истории.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – тихо промолвил Владос. – Сам понимаешь, времени лишнего мало. Ты, как все сделаешь, жди здесь, я обязательно за тобой зайду ближе к вечеру, не то еще заплутаешь.

– Не заплутаю, – Лешка обиделся. – Ты уж меня совсем за малое дите принимаешь или за какого-нибудь варвара. Чего тут идти-то? До площади Быка доберусь – тут почти рядом, а дальше почти все прямо. Дойду до стены Константина, а там спрошу.

– Ну, молодец! – вполне искренне восхитился грек. – Дорогу запомнил. Ну, тогда тем лучше. Значит, встретимся дома. Удачи!

– Удачи! – прощаясь с другом, улыбнулся Лешка. Он просидел в саду почти до полудня. Поначалу в нетерпении прохаживался около портика, даже перекинулся парой слов с привратником – говорили о погоде, – но потом старик, закончив подметать аллею, устроился подремать в воротной будке, и Лешка, вздохнув, вновь отправился на скамейку, к фонтану. Короткая, давно истрепавшаяся туника его внизу расползлась по шву, и юноша только сейчас заметил это. Эх, надо было зашить. А, может, нитка с иголкой найдется и у старика-привратника? Юноша поднялся на ноги…

– Эй, парень! – вдруг прокричали с крыльца. Лешка радостно обернулся.

– Ты, ты! – кричавший – молодой человек, ненамного старше Лешки, вихрастый, одетый в длинный складчатый далматин – махал с верхней ступеньки руками. – Господин куратор желает видеть тебя.

Лешка вмиг подбежал к крыльцу и, пригладив волосы рукой, вслед за вихрастым парнем вошел в полутемное нутро здания. Поднявшись по лестнице на второй этаж, они оказались в довольно обширном помещении, со стоявшими вдоль стен лавками, покосившимися статуями, светильниками. В противоположной от входа стене помещения блестела позолотой шикарная двухстворчатая дверь.

«Приемная» – догадался Лешка.

– Жди, – обернувшись, прошептал провожатый и, подойдя к двери, подобострастно испросил разрешения зайти для доклада.

Зашел. И тут же вышел, махнув Лешке рукой. Волнуясь, юноша поспешно отворил тяжелую створку:

– Я Алексей… Явился… вот.

Сидевший за обширным, заваленным бумагою и пергаментами столом куратор – тот самый утренний знакомец, подняв голову, скептически оглядел вошедшего. Юноше внезапно вдруг стало стыдно за свой неприглядный вид – за давно нестриженные волосы, за рваную обувь, за исцарапанные, торчавшие из-под короткой туники, коленки.

– Ты пафлагонец? – неожиданно усмехнулся чиновник. – Да-а, у меня уж глаз наметан – пафлагонцев вижу издалека. Такие же черти, как всегда и были – бедные, но гордые… Только ты гордость свою пока спрячь! – господин Цикос резко повысил голос. – В будущем, когда, может быть, добьешься известных степеней усердною службой и благоволением начальства, тогда – да, можешь себе позволить и погордиться… Вот, как я сейчас! Есть чем! Да ты не стой, в ногах правды нет, вон, садись на стул, пафлагонец!

Лешка уселся, безуспешно пытаясь спрятать коленки под подол туники.

– Одежка у тебя, конечно, не очень, – вскользь заметил куратор. – Купишь себе другую в счет жалованья…

– Вот, как раз о жалованье, – Лешка внезапно осмелел. – Хотелось бы узнать…

Чиновник захохотал, замахал руками и смеялся долго, колыхаясь всем своим тучным телом, так, что, казалось, вот-вот рассыплется.

– Жалованье, говоришь? – отсмеявшись, куратор сузил глаза. – Экие вы, пафлагонцы, меркантильные люди! Ишь, сразу ему и жалованье подавай. Пять аспр в день – вот пока твое жалованье. Это, за вычетом праздников и нерабочих дней, получается сто тридцать два иперпира в год! Сто тридцать две золотые монеты! Ты, пафлагонец, держал хоть когда-нибудь столько в руках?

– Нет, – честно признался Лешка.

– То-то, что нет! – куратор снова рассмеялся, видать, настроение хорошее было – это Лешка удачно попал.

– Должность твоя будет называться – тавуллярий – ну, это по ведомости, на самом же деле – пока послужишь помощником старшего тавуллярия, Никодима Калавра, он тебе все и расскажет… Да, писать умеешь?

Лешка вздохнул.

– Ну да, – хохотнул господин Цикос. – Грамотный пафлагонец – это, я скажу, нонсенс! Значит, Никодим тебя заодно и писать научит. Об оплате уж ты сам с ним договаривайся, из своего жалованья, ха-ха…

– Никодим! Эй, Никодим! – неожиданно громко закричал чиновник.

Скрипнув, приоткрылась дверь:

– Звали, господин куратор?

В комнату протиснулся согбенный лысенький старичок… впрочем, нет, старичком его, наверное, нельзя было назвать, скорее так – человек средних лет. Сорока там, пятидесяти. Бледное лицо его было каким-то вытянутым, словно крысиная морда, маленькие бесцветные глазки с обожанием облизывали преданным взглядом начальство.

– Вот! – куратор холодно указал на Лешку. – Этот парень будет служить младшим тавуллярием в твоем отделе. Он из Пафлагонии – научить писать, читать, ввести в курс дела. И чтоб через месяц был результат!