С севера веет тревогой. Вопрос уже не в том, связано ли беспокойство с угрозой извне. Это очевидно. Речь может идти лишь о том, будет ли война.

Прибыли первые каменщики, но большинство еще в пути. Одни утверждают, что их сорок тысяч, другие — много больше. Предстоит, несомненно, самый большой за несколько веков ремонт.

Дикая утка, взлетев, криком своим разбудила бесконечность безмолвия… Эта строка поэта, имени которого не могу вспомнить, пришла мне на память вчера, когда я созерцал пространство к северу от нас.

С некоторых пор именно тишина беспокоит меня больше всего. Я слышал, у кочевников нынче единоличный предводитель, потомок Чингисхана, и из их пыльного и безумного хаоса он пытается создать государство. Пока о нем не известно ничего определенного, кроме того, что он хромой. Таким образом, о его увечье мы узнали раньше, чем о том, как его зовут.

Вот уже несколько дней подряд кочевники появляются и исчезают в тумане, словно стаи галок. Наверняка следят за ремонтом. Я уверен, что Стена, без которой мы не мыслим своей жизни, недоступна их пониманию и, должно быть, приводит их в такое же смятение, как нас — пустынное пространство к северу от нее.

Мне говорят: скачи и гляди в оба, но она тянется без конца, все одно и то же, камень на камне и камень под камнем, камни ряд за рядом, скрепленные известью; я скачу, а они не двинутся с места, все тянутся без конца и края, как тот проклятый снег, что стлался под копытами коней, когда мы преследовали Тохтамыша в Сибири в конце года Собаки, когда наш славный хан Тимур сказал нам: потерпите, ребята, еще немного, а что до снега, так он как капризная шлюха, сначала напускает на себя холодность, но скоро размягчится и растает; да только ведь эта груда камней похуже будет, не оседает, не тает, стоит на пути и, кричи не кричи, не пускает меня; не возьму в толк, почему наш хан не прикажет ударить по этой каменной дуре, сровнять ее с землей, как в Чубукабаде, когда мы захватили в плен султана Баязида Молниеносного и хан прислал нам ярлык: [1] молодцы, мол, что взяли в плен Молнию, а что не сумели пока надеть оковы на само небо, так это ничего, придет и его очередь; а потом в Акшехире в год Тигра, когда мы закопали пленников живьем, сложив их, как младенцев в материнском чреве, и славный хан сказал нам: если они невинны, как считает колдун Тятши, то чрево земли, которое попросторней человечьего, родит их снова; ах, как было здорово, но больше наш хан не присылал ярлыка о штурме, и предводители наши говорят на курултае: то, что называют городом, — это точно гроб, остерегайтесь входить в него, войдете — вам уже не выйти, да ведь и ярлыка о разрушении Стены нет как нет, приходят все те же приказы, одинаковые, как эти распроклятые камни: скачи и гляди в оба, кочевник.

Ремонт идет, по-моему, на всем северо-западном участке Стены. Каждую неделю прибывают тысячи каменщиков, весело размахивающих разноцветными флагами и вымпелами провинций, которые вступили в соревнование, какая из них пошлет больше добровольцев. Однако передвижения войск нигде не заметно. Как и прежде, появляются на горизонте кочевники-лазутчики, но из-за густого зимнего тумана не различить ни всадника, ни его коня; порою видно лишь полтуловища того или другого, так что они походят не на всадников, а скорее на куски порубанных тел, взметенные на воздух и принесенные сюда ураганом с неведомого поля боя.

Все происходящее — настоящая загадка. Похоже, обе стороны стараются доказать свою силу, при этом делая вид, будто не замечают друг друга. Но это лишь на первый взгляд. Приглядевшись повнимательней, можно увидеть некоторую несообразность.

Впервые мне показалось, что есть какой-то разлад между Стеной и столицей нашего государства. Я всегда был уверен в их неразрывной связи — не только когда служил в столице, но и до этого, когда был мелким чиновником в далеких горах Тибета, и уж тем более когда меня перевели сюда, на Стену. Что они влияют одна на другую так же, как, по утверждениям, Луна влияет на воды, вызывая приливы и отливы, — это мне было известно давно. Но есть еще одна вещь, которую я понял, лишь прибыв сюда: Стена может передвигать столицу, притягивать ее к себе или отодвигать, та же не в состоянии ей противиться. Все, на что она способна, так это попытаться самой отодвинуться подальше от Стены, как муха старается выпутаться из паутины, или, наоборот, придвинуться ближе, прильнуть к ней, словно живое существо, охваченное страхом.

Все перемещения столицы Китая за последние два века то на юг страны, подальше от Стены, в Нанкин, то на север, поближе к ней, в Пекин, я всегда считал следствием поведения Стены, которая то отталкивала столицу, то притягивала ее к себе.

Как ни пытаюсь я в последние дни разобраться в происходящем, разгадки не нахожу. Порою мне кажется, что нынешний разлад, если он есть, вызван именно близостью столицы. Вряд ли мы получали бы так много распоряжений, находись она, допустим, в четырех-пяти месяцах пути отсюда, так что повозка со вторым распоряжением, отменяющим первое, или не сумела бы нагнать отправившуюся ранее, или в дикой спешке перевернулась бы где-нибудь, а может, и с обеими случилось бы что-нибудь подобное.

Вчера вечером, когда мы беседовали с моим помощником (лениво перебрасываясь словами, погруженные в блаженную истому после одного из тех мгновений, которые тем дороже для нас, чем старательнее мы их скрываем ото всех), итак, вчера вечером мой помощник сказал, что, даже если бы переместилась не только столица, но и весь Китай, Стена все равно осталась бы стоять там, где стоит. «Такое, кстати, уже случалось», — добавил он небрежно. И мы оба принялись вспоминать, как за те тысячу с лишком лет, что стоит Стена, Китай несколько раз выходил за ее пределы и столько же раз сжимался, оставляя ее одиноко и бессмысленно торчать посреди серых степей.

Мне припомнилось, как у моей тетки забыли снять с руки надетый еще во младенчестве медный браслет, рука становилась все толще, и браслет почти врезался в нее. Так, наверное, было и с Китаем: Стена то сдавливала его, то становилась слишком широкой, были и такие годы, когда она снова приходилась ему впору. А что будет дальше, неизвестно… Всякий раз при встрече с теткой я вспоминал о браслете, и, не знаю почему, это было мучительно для меня, я невольно представлял себе, что было бы, если б этот браслет так и не сняли, мало того, я воображал, что сталось бы после смерти тетки и как он, позвякивая, болтался бы, теперь уже совершенно свободно, на руке скелета… Я схватился за голову, неожиданно поймав себя на том, что ведь это сам Китай представился мне истлевшим трупом… с болтающейся на нем побрякушкой… Как я только мог об этом подумать?!