Шрифт:
А Оля стала настоящей цветочницей. В лесу она вскрикивала от восторга: «Что это? Что это? Чудо просто!»
Полянка на просеке была нежнолиловой, точно раскинули на ней шелковый цветной платок. Это росли ирисы — «кукушкины слезки». А другая полянка лежала густосиняя от анемонов. Белели целые поля крупных ромашек.
Матвею Ивановичу пришлось купить большие глиняные горшки специально для олиных букетов. Вся комната благоухала и пестрела.
Дети возвращались из лесу веселые, пропахшие смолой, таща в руках полные ведра грибов.
Записались в школу: Оля — в четвертый класс, а Ося — в пятый. Вместе с другими ребятами летом они поехали в колхоз.
Школьники пололи колхозный огород. Ося сидел на корточках и дергал сорняки, временами с испугом замечая, что от усердия прихватывает и хвостики свеклы. Он торопился и часто поглядывал на соседнюю борозду. Ну, так и есть: он отстал от Моти, маленькой девчонки. А ведь Мотя и не спешила. Но как проворно и умело двигались ее пальцы: она с малых лет привыкла полоть.
Ребята из Ленинграда, Москвы и Киева изо всех сил старались не отставать от школьников, выросших в деревне, и все-таки работали медленнее: нехватало сноровки. Маленькие сибиряки, кончив свою работу, помогали приезжим товарищам.
А осенью школьники помогали собирать урожай.
На просторном колхозном дворе Ося увидел горы золотой пшеницы. Они были насыпаны прямо на землю и возвышались вровень с крышей амбара. Грузовые машины гуськом стояли во дворе, и загорелые колхозницы проворно насыпали в кузова крупное тяжелое зерно. На фронт шел хлеб, тонны масла, мяса, овощей.
«Вот это здорово! — думал Ося. — Чтобы немцев скорее победить!»
Зимой в Бийске ударили шестидесятиградусные морозы. Городок почти утонул в сугробах.
Школьники собирали теплые вещи для бойцов.
Оля с подружками старательно вышивала кисеты и бережно вкладывала в них табак и почтовую бумагу.
— А вдруг папа получит мой кисетик! — говорила она.
Но папа Оли и Димы уже не мог получить в подарок кисета. В середине зимы пришло письмо. Оно было короткое и напечатано на машинке. Прочитав его, Матвей Иванович словно вдруг больше постарел. Письмо выпало из его задрожавшей руки. Оля его подхватила и прочла…
В этот день Ося увел Димку к своему школьному товарищу, чтобы братишка не мешал Матвею Ивановичу утешать Олю. Она так плакала, что старик уложил ее в постель и долго сидел над ней.
В письме было написано, что Виктор Федорович погиб на фронте.
Теперь у Оли и Димки не было никого на свете ближе Матвея Ивановича и Оси.
А весной сорок четвертого года, когда они вернулись в Ленинград, оказалось, что и дома у них нет другого, кроме комнаты Матвея Ивановича. В дом, где жили до войны Хрусталевы, попала бомба.
Вот и жила теперь вся «сборная семейка» у Матвея Ивановича.
События их жизни в тылу, одно за другим, пронеслись в осиной голове. Стоя в углу двора и глядя на закат, он крепко задумался.
— Ты что там видишь? Самолет?
Подобравшись сзади, Димка, в сдвинутой на затылок кепке и с перемазанной физиономией, вынырнул из-под осиного локтя и, задрав голову, тоже стал вглядываться в небо.
— Вот я тебя и нашел! — воскликнул Ося. — Где ты бегаешь, поросенок? Оля давно беспокоится.
— А по-моему, это я тебя нашел! — важно сказал Димка.
Стук в дверь
На улице шел дождь со снегом. Оля не пустила Димку гулять.
Полтора месяца назад семилетний Димка начал ходить в первый класс. Поэтому он считал себя человеком самостоятельным. Расставив ноги в коротких штанишках, он стоял у двери и нахлобучивал на голову кепку.
— Ведь промокну я, а не ты, — сказал Димка независимым тоном.
Оля посмотрела на него.
— Не трудясь одеваться, ты не пойдешь на улицу.
Димка зажмурился и громко заревел.
— Гулять ты всё равно не пойдешь, — сдвигая брови, отрезала Оля. — И не приставай, пожалуйста: нам надо заниматься.
По опыту Димка знал, что Оля неумолима: что сказала, то и сделает. Вот был бы дома дедушка! У него всё можно выпросить. Но дедушка приходит с работы часов в семь, а сейчас не было и шести.
Реветь Димка перестал, потому что это было бесполезно. Он ходил по комнате и тянул:
— Пусти гу-уля-ать! А я всё равно пойду! Пусти, Оля-а-а! А я пойду-у!
Ося поднял голову от учебника.
— Вот человек! Да займись ты чем-нибудь; как тебе не стыдно!
Оля сидела за столом и смотрела в раскрытую книгу. Тоненькая, прямая, она всем своим видом выражала: я ничего не слышу.