Сапогов давать показания отказался. Ни рубашки, ни брюк, образцы которых Петрушин заблаговременно получил в пользование, найти не удалось.

Когда уже показалось, что развязка близка и вот-вот все образуется, Красин пришел к Петрушину со странной новостью.

— Ты тут насчет Михнюка просил, — виноватым тоном начал капитан. — Я покопался в свободное время, и, ты знаешь, что-то он мне тоже разонравился. В день убийства Ведниковой Михнюк значился в отъезде — был в Гурзуфе на отдыхе. А один малый — он живет этажом выше квартиры Ведниковой Лели — говорит, что вроде бы его видел, и именно пятого июля.

— Где видел? — насторожился Петрушин.

— У дома, естественно. Ты поговори с ним. Тракин Иван Сергеевич его зовут.

— С Тракиным я поговорю. А нам с тобой надо собираться в Запорожье, пора зачищать концы.

Ученик 9-го класса Иван Тракин, низкорослый по современным меркам, но крепкий в плечах подросток, после разговора с оперативником проявил живой интерес к сотрудничеству со следственными органами.

— Значит, так, — с удовольствием начал он. — Я нес в химчистку палас. Открываю дверь, смотрю — метрах в десяти от меня идет этот, ну который часто ходил к этой, к артистке, на втором этаже...

Тракин застыл, в растерянности от того, что сказать больше нечего, — информация оказалась исчерпанной.

— Подожди, давай по порядку, — пришел на помощь следователь. — Когда это было?

— Это было в субботу.

— Почему в субботу?

— В воскресенье мы уезжали в ЛТО, ну этот... лагерь труда и отдыха. Мама сказала, что если я не отнесу палас, никуда не поеду. Это она потому, что я еще раньше обещал отнести. Дотянул, говорит, до последнего, теперь неси, иначе не отпущу.

— Какого числа это было?

— В ЛТО я уезжал шестого. Значит, это было пятого июли,

— А в какое время, не припомнишь?

— Я торопился, боялся опоздать. Значит, это было или перед обеденным перерывом, или перед закрытием химчистки.

— Ну и успел?

— Успел, впритык прямо.

— А сколько на дорогу ушло?

— Да примерно минут тридцать. Тут вообще-то недалеко, я пешком, с передышками.

— И где ты увидел этого человека? Кстати, фамилию его не знаешь?

— Откуда? Я видел, что он часто приходил к артистке. И после ее смерти приходил. А фамилию я у него не спрашивал.

— Понятно. Ну а как ты его увидел?

— Открываю дверь подъезда, а он впереди идет, метрах в десяти.

— К дому или от дома?

— От дома.

— Значит, ты его видел со спины?

— Да.

— А как же узнал?

— А я и не говорю, что узнал. Похоже... Он голову немного вбок повернул, ну мне и показалось, что это он. Очень похож.

— Как он был одет?

— Этого не помню. В рубашке, кажется, и в брюках.

— Понятно, что в брюках. Цвет не запомнил?

— Нет.

— Он что-нибудь нес в руках?

— По-моему, нет.

«Надо провести опознание Михнюка по фотографиям», — отметил про себя Петрушин.

Три версии, и ни одна не хотела уступать другой в праве на истинность. Три человека, ничем не связанные друг с другом, оказались связанные каждый по отдельности с одним и тем же местом и временем действия. Три разрозненные версии превратились в сознании Петрушина в некую единую версию — триаду, странную, ирреальную, не поддающуюся разумному толкованию. Вначале это нервировало, раздражало, настоятельно требовало определенности. Потом мозг устал и сам себя предусмотрительно заблокировал от стремления постичь непостижимое. Петрушин сбросил напряжение, успокоился и стал воспринимать свою нелепую версию-триаду как объективную данность, ничего не предрешая и ничего не стараясь постичь раньше, чем придет для этого время. И даже, когда он арестовал Сапогова, ни один из членов «триады» не потерял полноправия, все они фигурировали в расчетах Петрушина, как если бы одно и то же преступление каждый совершил самостоятельно, независимо друг от друга. Ясно, что такое состояние возникло от дефицита реального знаний, от пустот и пробелов, которые невозможно заполнить одновременно, и в то же время от необходимости проверять все три версии сразу, вперемешку, в очередности, диктуемой не логикой, а условиями каждого нового дня. Уже потом, в конце, следователь скомпонует наработанный материал в том логическом порядке, который удобен для восприятия сознанием и поможет легче уяснить полученные выводы. И тогда три сегодняшние версии расположатся каждая в отведенном для нее месте, в отдельной упаковке. И кто-нибудь, разложив следственные тома по кучкам-версиям для наглядности, воскликнет: сколько же лишней работы сделано! А ведь так все было ясно с самого начала!

Дело № 23385.

«Жигули-универсал», нагруженный коробками, подъехал к задам магазина «Природа». Усков с Веником сноровисто выгрузили очередную партию продукции, сложили коробки у дверей подсобки. Усков скрылся в магазине, а Веник остался сторожить. Совсем скоро Усков вернулся с видом несолоно хлебавшего.

— Сдается, Веник, нам дали расчет, — сообщил он.

Веник вопросительно посмотрел на него, ожидая разъяснений.

— Сказали, что принимать больше не будут.

— Почему? — был задан естественный вопрос.

— Почему — не говорят. Наверное, не нужны больше наши цветы, видать, все клумбы засадили...

— А это куда? — Веник показал на коробки. — Жалко.

— Жалко, Веник, жалко, — задумчиво подтвердил Усков. Но неожиданно к нему пришла решимость: — А ну давай помогай,— приказал он, поднимая коробку с луковицами.

Вдвоем они мигом перенесли коробки обратно в машину и резко тронулись.

На обочине загородной дороги стояли «Жигули-универсал», оклеенные винными и сигаретными этикетками иностранного производства. Вплотную к дороге подступало свежевспаханное поле, а в поле трудились Усков с Веником: Усков сажал луковицы, засыпая лунки руками, а Веник рыл лунки—все новые я новые. Работа спорилась, даже вспотели, Усков с трудом, разогнулся, растер натруженную поясницу, посмотрел из-под ладони на солнце.