Въ этомъ том? соединено большинство этнографическихъ разсказовъ, легендъ и фантазій, построенныхъ на легендахъ, которые входили въ сборники «Сонъ и Явь» (1893), «Психопаты» (1893), «Грезы и Т?ни» (1895), «Святочная Книжка» (1901) и «Красивыя Сказки» (1908). Вс?хъ этихъ изданій давно уже н?тъ въ продаж?. А. В. А. 1911. 12. IV. Fezzano.
Тамара Дзнеладзе, крестьянская двушка изъ небольшого аула подъ Пасанауромъ, пошла съ подругами на гору за орхами. Не прошло и часа, какъ подруги прибжали обратно въ селеніе и съ испугомъ объявили, что Тамара сорвалась со скалы и теперь лежитъ полумертвая на старой гудамакарской дорог. Когда Тамару подняли, она еще была жива, узнала отца, мать, семилтнюю сестренку Нину и своего жениха Фидо, лучшаго охотника пасанаурскаго околотка, богатаго, хорошаго крестьянина.
— Жизнь моя! душа моя! — плакалъ надъ невстой силачъ Фидо, — что-же ты надлала? какъ же я теперь буду? на кого ты меня оставляешь?
Умирающая посмотрла на него и перевела уже останавливающійся взоръ на маленькую Нину:
— Вотъ на кого… прошептала она, — женись на ней, когда она вырастетъ… Ты, Нина, выйди за него… Выйдешь?
— Выйду, — сказала Нина, которой Фидо всякій разъ, какъ приходилъ въ саклю Дзнеладзе, приносилъ либо пряникъ, либо игрушку; она его за это очень любила. Тамара улыбнулась и закрыла глаза съ тмъ, чтобы не открывать ихъ больше.
Двушку похоронили. Фидо-же взялъ ружье на плечи, заперъ свое хозяйство на замокъ, повсилъ ключъ на крестъ, свиснулъ собаку и ушелъ въ горы. Рдко съ тхъ поръ показывался онъ въ деревн и ненадолго: проживетъ день-два, а тамъ и опять пропадетъ мсяца на три. Приходя въ деревню, онъ всегда приносилъ семь Дзнеладзе подарки, присылалъ ихъ и издалека, черезъ чужихъ людей.
День-въ-день спустя семь лтъ посл смерти Тамары, Фидо въ праздничномъ наряд появился въ сакл ея отца и потребовалъ, чтобы отдали за него Нину. Старый Дзнеладзе изумился:
— Богъ съ тобой, Фидо! Какой ты для нея женихъ? Ужъ и для Тамары ты былъ, если правду говорить, старенекъ, а съ тхъ поръ теб прибавилось еще семь годовъ; Нина-же теперь какъ разъ въ тамариныхъ лтахъ.
— Мн ее Тамара общала, — угрюмо проворчалъ Фидо, — и она тогда согласилась, дала слово.
— Помилуй, Фидо! какое слово у семилтней?
— Что мн за дло? Я хочу ее въ жены и возьму. Если ты откажешь мн, Михр, я буду врагомъ теб на всю жизнь и назову семью твою клятвопреступной.
Дзнеладзе растерялся. Онъ не боялся вражды, но укоръ въ клятвопреступничеств — тягчайшее обвиненіе, какое только можетъ представить себ совсть грузина.
— По крайней мр, позволь мн подумать, Фидо, я посовтуюсь съ батюшкой,
Получивъ такой отвтъ, Фидо тотчасъ же пошелъ во дворъ къ священнику.
— Смотри, отецъ! — сурово сказалъ онъ, — если ты
вздумаешь говорить противъ меня, когда къ теб придетъ Михо Дзнеладзе, то вспомни сперва, что у меня ружье хорошо стрляетъ. Ты человкъ бдный, и у тебя дти. Нехорошо имъ остаться сиротами.
Батюшка, посл этихъ словъ, какъ только увидалъ Дзнеладзе, замахалъ на него руками, прежде чмъ тотъ усплъ открыть ротъ:
— Убирайся отъ меня и съ Ниной своей, и съ Фидо своимъ!.. Когда столкуетесь, приходите, — я ихъ перевнчаю, а до тхъ поръ знать не хочу вашихъ длъ!
Вс старухи селенія тоже оказались на сторон Фидо: по ихъ мннію, завтъ умирающей — дло ненарушимое, какъ сама судьба.
— А вотъ я ее обвнчаю завтра-же съ какимъ-нибудь молодцомъ, такъ и узнаете вы, какое оно ненарушимое!.. озлился Михо,
— Внчай, но, если она общана Фидо, то рано или поздно рукъ его не минуетъ: ихъ судьба связала.
До самого Тифлиса здилъ Дзнеладзе за совтами, пытая старыхъ, мудрыхъ, свдущихъ въ обычаяхъ людей, и везд слышалъ одно и то-же; судьба… судьба… судьба!
— Да что ты упрямишься? — убждали его нкоторые, — какого теб жениха нужно? Мы Фидо знаемъ: не молодъ, но богатъ, честенъ, удалецъ. Чего еще хочешь? Разв двка ужъ такъ сильно не хочетъ итти за него?
— Нтъ, двка ничего, согласна… смущался Михо, — задарилъ ее, шайтанъ, побрякушками да ленточками… Намъ со старухой жалко ея молодости!
Кончилось, конечно, тмъ, что Фидо и Ницу обвнчали. Четырнадцатилтній ребенокъ сталъ женщиной. Фидо души не чаялъ въ жен, но, какъ у большинства людей, видвшихъ горе, испытавшихъ жестокіе потери въ жизни, любовь его была сдержанною, затаенною и немножко мрачною. Онъ не совсмъ врилъ своему счастью и часто по цлымъ часамъ сидлъ съ суровымъ лицомъ, обдумывая, довольно несвоевременно: хорошо-ли поступилъ онъ, настоявъ на своемъ изъ упрямства и подъ обаяніемъ позднимъ огнемъ вспыхнувшей старческой страсти? Можетъ-ли любить его Нина, будетъ-ли ему врна?