Дйствительно, господа въ К*** продержали Ольгу недолго. Нсколько дней она сказывалась больною, а, когда выздоровла и стала готовить, господа разразились лютою бранью на мошенничество конторы, приславшей имъ, вмсто опытной кухарки, совсмъ первобытную стряпку, и выдали двушк расчетъ и денегъ на обратный билетъ. Какъ и собиралась, она отправилась въ Москву, записалась въ тамошнихъ конторахъ и, благодаря своей симпатичной вншности и представительности, дйствительно, въ самомъ скоромъ времени получила мсто горничной въ богатомъ купеческомъ дом.

Мсто Ольг попалось чудесное: дла мало, денегъ много. Съ подарками, «на чаями» и т. д. она зарабатывала рублей 25 въ мсяцъ. Пятнадцать тратила на себя, десять относила на книжку, въ сберегательную кассу. Въ дом было много женщинъ. И хозяйк и дочерямъ ея очень полюбилась красивая, смышленая, отесанная горничная. Ей много дарили вещами и обращались съ нею настолько хорошо, что Ольга не разъ подумывала, ужъ не признаться ли ей во всемъ? Люди хорошіе, — авось, помогутъ и на ноги поставятъ. Но ложный стыдъ и страхъ, что ей не поврятъ, заподозрятъ за нею какое-нибудь темное дло, ее удержали.

— Еще боялась: за бглую нигилистку почтутъ, — наивно оправдывалась впослдствіи двушка.

Въ скоромъ времени, хозяйка Ольги отправилась въ Крымъ и взяла ее съ собою прислугою. Въ Крыму они оставались недолго: пришла телеграмма, что въ московскомъ дом случился пожаръ, и много погорло. Возвратясь въ Москву, Ольга убдилась, что, въ числ другихъ погорвшихъ вещей, погибъ и ея сундучокъ. Дорогого въ немъ ничего не оставалось, но… между крышкою и обивкою его былъ Ольгсю заклеенъ второй ея паспортъ, на собственное ея имя Ольги N. Такимъ образомъ, она утратила свою настоящую личность и на вки осталась крестьянкою Акулиною Лаптиковою. Поразило ее это страшно; она плакала горькими слезами, не смя никому объяснить, о чемъ такъ горько разливается. Хозяйка, чтобы утшить ее въ пропаж погорлаго имущества, подарила ей нсколько денегъ, но радости оттого Ольг не прибавилось.

Сто рублей она давно накопила, но полагала, что теперь они ей — ни къ чему. Объ ея сбереженіяхъ было извстно въ дом, и Ольг отбоя не было отъ жениховъ, которые сватались къ ней и сами, и черезъ свашекъ чуть не каждый день. Разумется, она всмъ упорно отказывала и сердила тмъ свою хозяйку, которой непремнно хотлось, въ награду за хорошее поведеніе, выдать Ольгу замужъ — «покуда не свертлась». Она даже нашла ей сама жениха, одного изъ приказчиковъ своего мужа, человка не стараго, солиднаго и красиваго. Ольга и ему отказала. Хозяйка очень разгнвалась. Въ этомъ упорств Ольги она видла что-то скверное, безнравственное.

— О красот своей много мечтаешь! — жестоко говорила она, въ содержанки собираешься.

— Помилуйте, барыня! — оправдывалась двушка въ напрасныхъ слезахъ.

— Тогда — какого же ты принца дожидаешься?!

Одна изъ барышенъ по зим была просватана. Женихъ ея, московскій купчикъ ухарь, изъ цивилизованныхъ, женился ради денегъ. Некрасивой и золотушной невст онъ возилъ букеты и конфекты, а хорошенькой горничной, при каждомъ удобномъ случа, подмигивалъ, — то золотой сунетъ въ руку, то ущипнетъ, то поцлуетъ. Двушка была въ отчаяніи. Подъ гнетомъ этого назойливаго ухаживанія, она чувствовала себя чуть не преступницею.

— Совстно ужъ очень! Люди меня обласкали, одли, обули, а выходитъ, точно я, вмсто благодарности, отбиваю.

Пошла и разсказала все хозяйк. Вышелъ скандалъ. Жениху отказали, а «Акулину» — тоже со двора долой, чтобы впередъ застраховать хозяйскихъ дочерей отъ опасной конкурренціи. Исторія огласилась, и въ хорошихъ купеческихъ домахъ «Акулина» мста не нашла, пришлось спуститься пониже, пріютиться въ семь какого-то бухгалтера… Но и отсюда ее выжила злополучная красота! Она начинала Ольг мшать почти столько же, сколько стснялъ ее когда-то дворянскій паспортъ, но отдлаться отъ этой обузы было трудне, чмъ отъ старой.

Такъ, переходя съ мста на мсто, Ольга перемнила нсколькихъ хозяевъ. Замужъ она упорно не шла, все надясь, что какъ-нибудь, хоть чудомъ, да выскочитъ на прежнюю свою колею, вернетъ утраченное званіе, подетъ въ Петербургъ, и тогда начнется для нея жизнь сызнова. Въ прошломъ году случилось ей жить на мст, въ подмосковномъ дачномъ поселк. За нею сталъ сильно ухаживать мстный лавочникъ, человкъ зажиточный, изъ кулаковъ, красивый, властный, грубый. Ольга отвергла его исканія такъ же, какъ и вс другія. Но это былъ хищникъ не изъ тхъ, что упускаютъ полюбившуюся имъ добычу. Однажды Ольга пила чай въ гостяхъ у какой-то сосдки, и та угостила ее вареньемъ, отвдавъ котораго, двушка скоро впала въ глубокій, мертвый сонъ. Пробудилась она въ объятіяхъ своего преслдователя.

Лавочникъ успокоилъ взрывы отчаянія погубленной двушки общаніемъ жениться на ней по осени, и Ольга покорилась своей судьб съ тупымъ фатализмомъ, который, вообще, овладлъ ею съ тхъ поръ, какъ пожаръ уничтожилъ ея подлинный документъ…

— Да неужели вы даже ни разу никого но спросили, какъ вамъ возстановить себя въ утраченныхъ правахъ? — спрашивали ее впослдствіи.

— А кого я спрошу? кому доврюсь? Вдь признаться надо было бы… Страшно! Я законовъ-то не знаю…

Когда осень пришла и господа Ольги, вслдъ за другими дачниками, потянулись въ городъ, — лавочникъ объяснилъ своей невст, что онъ съ удовольствіемъ и въ самомъ дл женился бы на ней, если бы, къ несчастію, не былъ уже женатъ. Ольга, какъ сама выражается, «наплевала ему въ глаза», но — ей оттого лучше не стало. Она была беременна. Господа, сожаля о ея печальной исторіи, держали ее у себя, пока ея положеніе не сдлалось слишкомъ замтнымъ, — затмъ, конечно, уволили… Ольга съхала на квартиру, которую ей посчастливилось найти задешево у какой-то повивальной бабки. Та уговорила молодую женщину, — когда ребенокъ родится, сдать его въ воспитательный домъ, а самой пойти въ кормилицы…