Такое же отношение к расколу продолжается в чистовом, тоже автографическом списке рукописи этой повести; при описании летнего, пришлого населения города Срывного говорится про „изуверов раскола, под видом смиренно и страннического подвига всюду рассевающих коснение, невежество и какоето бессердечное хладнокровное ожесточение“. Интересно отметить, что фраза эта потом была зачеркнута Салтыковым.

Вообще же повесть „Мастерица“ должна была, повидимому, явиться памфлетом против раскола, совершенно расходясь в этом отношении с позднейшей своей редакцией, повестью „Тихое пристанище“. По бумаге и почерку видно, что „Мастерица“ писалась почти одновременно с последними рассказами из „Губернских очерков“; резкое отношение к расколу характерно для Салтыкова, еще не ставшего на ту новую точку зрения, с которой он относится к этому явлению в „Тихом пристанище“.

Когда Салтыков подверг окончательной обработке эту свою повесть (а я считаю достаточно установленным, что центр такой обработки падает на 1862 год), то для него весь этот быт провинции, раскола и следственных дел был уже, поистине, „делами давно минувших дней“, на которые можно было бросить беспристрастный взгляд. Из памфлета против раскола, повести „Мастерица“, появилась апология раскола и памфлет против административных мер борьбы с ним — повесть „Тихое пристанище“. Оба эти варианта одной повести чрезвычайно интересны, говоря нам о переломе во взглядах Салтыкова на этот вопрос. Перелом этот можно приблизительно отнести к 1858 году, когда в „СвЯ-точном рассказе“ он выразился уже с достаточной определенностью.

Но если дела раскола были для Салтыкова „делами давно минувших дней“, то в „Тихом пристанище“ есть и другие, еще более „минувшие“ дела, которые Салтыков воскрешает в жизнеописании молодого Веригина. Речь идет о подпольном кружке молодежи конца сороковых годов, об утопии, чуть ли не о революции — и мы уже не один раз ссылались на „Тихое пристанище“, когда речь шла о годах юности Салтыкова и о кружке петрашевцев (см. гл. III). Отсылаю читателей к этому рассказу о Салтыковепетрашевце, а здесь укажу только еще раз, что довольно невинную деятельность середины сороковых годов Салтыков беллетристически отобразил теперь, двадцатью годами позднее, в преувеличенно „революционном“ виде. В Петербурге действует подпольный кружок молодежи, во главе которого стоит приятель Веригина, Крестников; кружок рассылает своих эмиссаров в провинцию, считая, что „настоящее дело — не здесь, а там, в глубине, и что там необходимо иметь людей“… Одним из таких молодых людей, посылаемых кружком в провинцию, является и Веригин. Многим может показаться смешной такая деятельность кружка, — говорит Крестников, — такое мальчишество», собирающееся перевернуть весь мир, но в действительности — «нет, это не смешно! Тут не комедией отзывается! Знаете ли, как кончают самонадеянные мальчишки, подобные нам? Они кончают или самоубийством, или…». Многоточие, прерывающее эти слова Крестникова, расшифровывается очень легко: «или виселицей», (а быть может — «или революцией») — хочет сказать он. Это не характерно для Салтыкова сороковых годов, но очень характерно для Салтыкова годов шестидесятых, когда дописывалось «Тихое пристанище». Столь же характерна и страница, восхваляющая «утопию» и считающая ее основанием человеческой деятельности. С таким взглядом Салтыкова на утопию мы еще будем встречаться в целом ряде его произведений и семидесятых, и восьмидесятых годов.

Таковы два неизвестные до сих пор большинству читателей произведения Салтыкова, основную обработку которых считаю возможным отнести к 1862 году, т. е. как раз к году задуманного, но не осуществленного им своего журнала. Произведения эти тоже оказались «неосуществленными» — не были напечатаны при жизни Салтыкова и дошли до нас в незаконченном виде. Значение их в истории художественного творчества Салтыкова — невелико, но является вовсе не столь маловажным в истории развития его идей. Ненависть к высшей бюрократии, оформленная в «Тенях», заставила Салтыкова бросить блестящую административную карьеру и выйти в отставку; революционные ноты, не случайно звучащие в «Тихом пристанище» — объясняют, с другой стороны, тесную связь Салтыкова с революционным «Современником», когда «Русская Правда» так и осталась нерожденной на свет. Это может служить лишним доказательством того обстоятельства, что ошибочно было бы видеть в «Русской Правде» орган либерализма, а Салтыкова — считать чуть ли не идеологом «тверских либералов». Литературный и общественный путь Салтыкова был уже достаточно ясно намечен в глуповском цикле 1860–1862 гг., и с внутренней логикой привет его к ближайшему участию в «Современнике», которому он отдал два последующие года напряженнейшей литературной и общественной работы.

Крестьянская реформа и Положение 19 февраля 1861 года явились водоразделом между первой, либеральной, и второй, реакционной половиной шестидесятых годов. Положение было опубликовано в марте 1861 года, а уже в апреле министром внутренних дел был назначен Валуев, программой которого было: всячески итти навстречу интересам и желаниям помещиков и жестоко подавлять малейшие признаки крестьянского недовольства. Но — так или иначе — освобождение крестьян стало совершившимся фактом, и повернуть назад колесо истории было уже не под силу никаким министрам, никакому правительству. Эту отмену крепостного права Салтыков считал единственным великим результатом всей либеральной шумихи шестидесятых годов, — великим потому, что действующим лицом здесь явился сам народ. Мысль эту он неоднократно высказывал в своих статьях.

Правительственные реформы не были, однако, закончены освобождением крестьян; несмотря на реакцию второй половины шестидесятых годов, реформы государственного строя диктовались насущной финансовой необходимостью, как это уже достаточно подробно выяснено историческим изучением той эпохи. Большие и малые реформы постепенно вводились еще в течение целого ряда лет. Так, например, законоположением от 4 июля 1861 года были уничтожены откупа (мы помним, как ядовито отозвался на это Салтыков в своем глуповском цикле), а 1 января 1862 года был введен акциз на водку. Началось спаивание крестьян правительством, дававшее казне не одну сотню миллионов рублей ежегодно. 25 декабря 1862 года была произведена анекдотическая полицейская реформа; более серьезное значение имела реформа университетская — университетский устав, введенный 18 июня 1863 года. Несмотря на всю свою реакционность, устав этот оказался слишком либеральным двадцатилетием позднее, в эпоху реакции восьмидесятых годов. Наибольшее значение либералы придавали земской реформе, дававшей крайне урезанное самоуправление губерниям Европейской России; положение о земских учреждениях введенное 1 января 1864 года, казалось либералам единственным путем дальнейшего общественного развития. И эта реформа впоследствии было сильно урезана, но и в первоначальном своем виде она не давала земству никаких широких возможностей. К тому же году относится и судебная реформа, вводившая суд присяжных и гласное судопроизводство, с изъятием однако из него целого ряда самых существенных для общества дел. Весь этот ряд реформ был завершен, наконец, реформой печати — введением временных правил от 4 апреля 1865 года, настолько ухудшивших положение печати, что деятелям ее иной раз с сожалением приходилось вспоминать о дореформенных временах. Всем этим реформам и результатам их Салтыков посвятил иного внимания в своих произведениях шестидесятых годов.

Еще больше внимания отдавал он общественному расслоению, бывшему неизбежным следствием и всех этих действий правительства, и ряда внешних обстоятельств в роде петербургских пожаров 1862 года и польского восстания 1863 года. Русское общество распалось к этому времени на три основные группы или партии, каждая из которых в свою очередь имела различные оттенки и разветвления. Прежде всего надо назвать группу реакционеров и консерваторов, все более и более усиливавшуюся к концу шестидесятых годов. Крайний правый фланг этой группы занимала «Домашняя Беседа» Аскоченского (орган дикого обскурантизма) и крепостническая «Весть» Скарятина, Юматова и Ржевского, начавшая издаваться в 1863 году. Наиболее влиятельными органами реакции и консерватизма были «Русский Вестник» и «Московские Ведомости» Каткова; последняя газета перешла в его руки тоже с 1863 года. Именно с этого года Катков, занявший воинственнопатриотическую позицию в польском вопросе, стал главной опорой реакции, добровольцем сыска и крупнейшей общественной силой, с которой Салтыкову пришлось вести неустанную борьбу до самого конца своей литературной деятельности.

Среднюю позицию, как водится, занимали многочисленные представители либерализма той эпохи, имевшие в своих руках целый ряд газет и журналов. В 1863 году был основан «Голос» Краевского, получившего на это субсидию от министра народного просвещения Головкина; газета эта стала на ближайшее двадцатилетне главнейшим органом либерализма. Таким же органом в мире журнальном были «Отечественные Записки» того же Краевского, в которых неутомимо подвизался в эти годы С. Громека, бывший жандарм и будущий губернатор, а в середине между этими двумя деятельностями — красноречивый либеральный публицист. Видной либеральной газетой были и «С.Петербургские Ведомости», с 1863 года выходившие под редакцией В. Корша, бывшего редактора «Московских Ведомостей» (в последних, как мы знаем, сотрудничал Салтыков двумя годами ранее); с этим новым либеральным органом Салтыкову пришлось скрестить оружие уже много позднее, в начале следующего десятилетия.