Страхъ овладлъ Конрадомъ. Онъ горько упрекалъ себя за то, что поддался естественному влеченію искать общества лица своего пола, въ то первое время, когда во дворц все для него было еще ново и чуждо, когда у него самого было такъ тяжело на душ и такъ хотлось найти въ комъ-нибудь участіе, на которое столь отзывчиво женское сердце.

Теперь онъ сталъ избгать своей кузины. Но это только ухудшило его положеніе, такъ какъ совершенно естественно, что чмъ упорне онъ избгалъ ее, тмъ упорне старалась она съ нимъ видться. Сперва это удивило его, а потомъ испугало еще больше. Двушка слдовала за нимъ по пятамъ: она будто охотилась на него:- всегда и всюду она была близь него, и днемъ, и ночью не спуская съ него глазъ. Очевидно, тутъ скрывалась еще какая-то новая тайна.

Такъ дальше не могло продолжаться. Вс говорили объ этомъ:. лицо герцога принимало все боле и боле смущенное выраженіе. Несчастный Конрадъ, подъ вліяніемъ страха и душевныхъ волненій, сталъ блденъ, какъ привидніе.

Однажды на порог картинной галлереи онъ неожиданно встртился съ Констанціей. Схвативъ его за об руки, она воскликнула:

— Зачмъ ты избгаешь меня? Что я сдлала теб, - что сказала? Отчего ты потерялъ ко мн довріе? Прежде ты не такъ обращался со мною! Не презирай меня, Конрадъ, а пожалй мое измученное сердце… Я не могу дольше молчатъ, — не могу, иначе я умру! Конрадъ, я люблю тебя! Презирай меня, если не можешь любить, — но я должна была сказать теб это!

Конрадъ онмлъ. Констанція медлила одну минуту, а потомъ, превратно объяснивъ себ его молчаніе, вдругъ вся вспыхнула, и дикая радость засверкала въ ея взор.

— Твое сердце смягчается, — воскликнула она, — обвивая его шею своими руками, — ты можешь, ты хочешь любить меня! О, скажи, скажи, что ты готовъ полюбить меня, мой ненаглядный, мой единственный Конрадь!..

Стонъ вырвался изъ груди Конрада. Мертвенная блдность покрыла лицо его. Онъ дрожалъ какъ листъ. Потомъ, отстраняя отъ себя несчастную, полную отчаянія двушку, онъ воскликнулъ:

— Ты не знаешь, чего ты требуешь отъ меня! Это невозможно, и никогда не станетъ возможно!..

И какъ преступникъ онъ убжалъ, оставивъ одну, пораженную удивленіемъ, принцессу.

Въ продолженіи нсколькихъ минутъ она рыдала и стонала, также какъ рыдалъ и стоналъ въ своей комнат Конрадъ. Он об были одинаково въ отчаяніи, видя подъ собою разверстую пропасть. Черезъ нкоторое время Констанція встала и удаляясь повторяла сана себ:

«Онъ отвергъ любовь мою въ ту самую минуту, когда я уже врила, что она должна смягчить его непреклонное сердце! О, какъ ненавижу я его! Онъ оттолкнулъ меня, — да! да! этотъ человкъ оттолкнулъ меня отъ себя! — какъ собаченку!»

Время шло своимъ чередомъ. Снова глубокая печаль заволокла прекрасное личико дочери герцога. Больше никогда уже не видли ее вмст съ Конрадомъ.

А на его щеки, по прошествіи нсколькихъ недль, вернулся прежній румянецъ и въ глазахъ заблистало былое оживленіе; съ новой силой и укрпленной мудростью онъ по прежнему стоялъ у кормила государственнаго правленія.

Но вдругъ между придворными начались какія-то подозрительныя перешептыванія. Шушуканье становилось все громче, распространяясь мало-по-малу и за стны дворца. Городскія сплетницы болтали безъ умолку. Все герцогство было обхвачено извстіемъ, гласившимъ, что принцесса Констанція родила ребенка. Когда всть эта дошла до стараго барона Клюгенштейна онъ трижды потрясъ султаномъ своей головой и воскликнулъ:

— Да здравствуетъ герцогъ Конрадъ! Теперь корона за нимъ обезпечена! Денщикъ образцово исполнилъ мое порученіе, и ловкій негодяй получитъ хорошую за это награду!

И онъ старался распространить это радостное извстіе: въ продолженіи 24-хъ часовъ во всхъ владніяхъ барона Клюгенштейна не было живой души, которая бы не пла, не танцовала, не веселилась и не ликовала, торжествуя великое событіе, — и при томъ все это на счетъ скупого, гордаго, счастливаго, стараго барона Клюгенштейна.

Насталъ день суда. Вс великіе вассалы и ленники Бранденбурга собрались въ зал суда, въ герцогскомъ замк. Вс мста были заняты, — негд было упасть яблоку. Конрадъ, облаченный въ пурпуръ и горностай, возсдалъ въ кресл перваго министра, а по обимъ сторонамъ его размстились вс главные судьи герцогства.

Старый герцогъ, отдавъ приказъ, чтобы слдствіе и судъ по длу его дочери велись безъ малйшаго послабленія, съ разбитымъ сердцемъ слегъ въ постель. Дни его были сочтены. Бдный Конрадъ умолялъ, какъ будто бы дло шло объ его собственной жизни, разршить ему устраниться отъ тяжелой обязанности быть судьей своей двоюродной сестры, но никто не въ прав былъ исполнить его мольбу. И теперь, во всемъ этомъ большомъ собраніи печальне всхъ билось сердце Конрада и радостне всхъ сердце его отца: безъ вдома своей дочери старый баронъ Клюгенштейнъ прибылъ въ столицу и, торжествуя въ эту минуту великое счастье своего рода, стоялъ въ толп другихъ рыцарей.

Посл того какъ герольды торжественно провозгласили открытіе засданія и были исполнены вс другія обычныя обрядности, всталъ старйшій изъ судей и сказалъ:

— Обвиняемая, подойдите сюда!

И несчастная принцесса предстала предъ взоры пышнаго собранія.

— Свтлйшая принцесса, — продолжалъ главный судья, — предъ высшимъ судилищемъ государства Ваша Свтлость обвиняетесь въ томъ, что родили ребенка вн законнаго брака. По древнимъ законамъ страны это преступленіе карается смертью, за единственнымъ только исключеніемъ, которое сейчасъ объяснитъ Вашей Свтлости нашъ правительствующій князь, всемилостивйшій герцогъ Конрадъ. Обратите вниманіе на его знаменательныя слова.