Конрадъ дрожащей рукой приподнялъ скиптръ… Въ эту минуту подъ грозными латами его женское сердце сочувственно содрогнулось надъ участью несчастной принцессы и на глазахъ его показались слезы. Онъ открылъ уже уста, чтобы начать рчь, но старйшій судья быстро обратился къ нему:

— Не здсь, ваша свтлость, не здсь! Законъ воспрещаетъ произносить судебныя ршенія надъ членами герцогскаго дома, иначе какъ только съ герцогскаго трона!

Ужасъ охватилъ несчастнаго Конрада; дрожь пробжала подъ желзными доспхами его стараго отца. Конрадъ не былъ еще коронованъ, — онъ не смлъ войти на герцогскій тронъ.

Блдный отъ страха, онъ медлилъ. Но онъ долженъ былъ сдлать это. На него уже обратились удивленные взоры собранія, — еще минута нершительности, и удивленіе перейдетъ въ подозрніе… Онъ взошелъ на тронъ и, потрясая еще разъ скиптромъ, произнесъ:

— Подсудимая! Именемъ нашего всемилостивйшаго владыки, герцога Ульриха Бранденбургскаго, я исполняю порученную мн торжественную обязанность. Будьте внимательны къ моимъ словамъ. Древній законъ страны осуждаетъ васъ на смерть безъ покаянія, если только вы не согласитесь назвать и выдать суду имя соучастника вашего преступленія. Имйте это въ виду и спасите себя, пока еще это не поздно! Назовите отца вашего ребенка!

Торжественная тишина воцарилась надъ великимъ судебнымъ собраніемъ. Тишина эта была такъ глубока, что каждый слышалъ біеніе собственнаго сердца. И тогда принцесса, съ глазами, горящими ненавистью, медленно повернулась въ сторону Конрада и, указывая на него пальцемъ, твердо произнесла:

— Этотъ человкъ — ты!

Какъ при вид смерти, содрогнулся всмъ тломъ Конрадъ, сразу понявъ неминуемую теперь свою гибель. Что на свт могло теперь спасти его? Опровергнуть обвиненіе было возможно только въ томъ случа, если онъ раскроетъ тайну, что онъ, сидящій нын на герцогскомъ трон, - женщина, а за это некоронованной женщин законъ опредлялъ опять-таки смерть.

И вотъ въ одно и тоже мгновеніе и Конрадъ, и его упрямый, престарлый отецъ въ обморок рухнули на полъ…

Разршеніе этой ужасной, захватывающей дилеммы вы не найдете ни въ этомъ роман, ни въ какомъ другомъ. Дло въ томъ, что мой герой (или — моя героиня) очутилися въ такомъ оригинальномъ, безвыходномъ положеніи, что я и самъ не знаю, какъ его (или — ее) изъ этого положенія вывести. Поэтому я теперь умываю руки во всей этой грязной исторіи, предоставляя на усмотрніе самого героя (или — героини) выпутываться изо всей этой глупости, какъ имъ самимъ угодно, или же оставаться навсегда въ томъ же положеніи, если ему (ей) это больше нравится. Начиная этотъ романъ, я думалъ, что развязку его можно будетъ устроить очень просто. Но теперь я вижу: я ошибся.

1870